них больше всего, – но и при этом она одержала верх, спася мужа и смахнув головы двум своим самым влиятельным недругам. Этой мысли Маргарет улыбнулась. Думать об этом было для нее нескончаемым источником удовольствия.
Безусловно, впереди ее все еще ждало много работы. Необходимо было выжечь Эдуарда Йорка и все гнездо Невиллов. Те раны глубоко прорезали всю страну, со всей ненавистью, скопившейся за годы войны. Вместе с тем вина прочно лежала на Йорке и Уорике, и сколько б людей ни шло за ними следом, какое богатство они ни стяжали б, против всей страны им не устоять. И когда дома их падут, лишенные прав состояния, а замки их сгорят вместе с тенью их родословных, тогда можно будет спокойно смотреть, как растет ее сын Эдуард, а муж проводит время в безмятежных молитвах. Быть может, Господь еще и осчастливит ее благодатью дальнейшего чадорождения, пока не слишком поздно…
Слуги прикрыли за королевой дверь, и стало слышно, как там возобновилось журчание разговоров. Маргарет чуть приподняла платье, чтобы идти без опасения наступить изнутри на подол. Одновременно она приподняла голову, хотя веки ее сами собой смежались, слишком чувствительные к зимнему свету.
Снаружи над городом Йорка плыли разорванные тучи, а небо имело оловянный отсвет, как у боков мышастой лошади.
13
В темени зимнего утра рассвет все никак не наступал. Слуги с суетливой поспешностью зажигали свечи факелами, укрепленными на длинных шестах. Те, кто собрался в Вестминстер-холле, могли различать на морозном воздухе пар от собственного дыхания.
Эдуард Йоркский стоял в темно-синей с золотом перепоясанной мантии, надетой поверх доспеха. На бедре у него висел длинный меч на перевязи. На глазах у Уорика юный герцог нервно скреб себе бороду, кожу под которой что-то явно покусывало. Сапоги Эдуарда были в задубевшей грязи. Интересно, видел ли он часовню Генриха V в аббатстве через дорогу? На своем скульптурном изображении король-воин («Молот галлов», указывалось на надгробии) тоже был в мантии, делающей его похожим больше на угодника, чем на воителя.
Эдуард более чем на голову возвышался над епископом Джорджем Невиллом, да еще и его не прижатые шлемом волосы дыбились, зрительно увеличивая рост. При своей вышине молодой герцог Йоркский мог из конца в конец прозревать огромный зал, освещенный таким количеством свечей, что все громадное гулкое пространство играло золотистыми отблесками.
Королевская Скамья представляла собой простое сиденье из мрамора, стоящее за Высоким Столом, таким широченным, что на нем запросто могли бы улечься двое взрослых мужчин. Сейчас Эдуард стоял за массивной дубовой столешницей, чуть подавшись вперед и уткнув в нее латные рукавицы. Плечи у него были вздыблены, как у готовой прянуть хищной птицы.
Весть разлеталась быстро. Члены Парламента уже заняли свои привычные места вдоль стен, в то время как судьи, шерифы, купечество и прочая почтенная публика, успевшая проснуться в столь ранний час, валом валила в исполинские двери. Было видно, как за их спинами с улицы наседает дрожащая от волнения и холода разношерстная толпа, стремясь попасть на редкостное зрелище. Вестминстер-холл был способен вместить тысячи, и горожане обоих полов скорым шагом входили, выискивая местечко, откуда можно будет укромно все пронаблюдать. Слух прокатился уже по всему Лондону, разносимый бегущими ногами и голосами булочников, истопников, мальчишек на побегушках, монахов и вообще всех, кто в этот час не спит.
Эдуард степенно опустился на скамью, положив перед собой руки на стол. Епископ Джордж Невилл подал ему взятый в Тауэрской сокровищнице золотой скипетр. По морозному воздуху зала пронесся единый огромный вдох. Значит, это не ложь. Дом Йорков и вправду претендует на корону, и все это при живом короле Генрихе.
Было видно, что стол создавался под человека именно таких габаритов, как Эдуард Йоркский. Высоким Столом он пробыл уже сотни лет, по важности уступая лишь Коронационному Креслу в Вестминстерском аббатстве. Но до этого дело еще дойдет. А пока на очереди Вестминстер-холл – дворцовый зал для провозглашений. Улыбка Эдуарда свидетельствовала, что происходящим он вполне доволен. Нельзя было отрицать, что на возвышении он действительно смотрелся выше всех – тяжелым воином силы и вдохновенным воином духа, облитым золотистым сиянием под сводчатой глубиной теряющегося где-то сверху нефа.
Стоящий в полном облачении и с епископским посохом в правой руке, епископ Невилл возложил левую длань Эдуарду на плечо. Посыл был ясен: Церковь будет стоять с Йорком. И когда юный герцог и наследник склонил голову, епископ начал свое благословение, призывая святых направить всех стезею мудрости. Когда его речь закончилась, все присутствующие сотворили крестное знамение и подняли взоры.
Накануне ночью епископ объяснил суть клятвы, которую нужно будет произнести. Эдуарда вся эта церемонность раздражала, но понятно было, что ее не обойти. Он нуждался в людях, которые будут за него сражаться, причем большим числом. Призвать к оружию всю страну по силам лишь королю Англии. Только король может выпотрошить каждую вассальную деревеньку, уведя из нее лучников и вообще всех, кто способен носить оружие.
– Милорды, джентльмены, – начал Эдуард. – Я Эдуард Плантагенет, граф Марчский и герцог Йоркский. Милостью Божией я действительный и правомерный наследник на трон короля Англии, Уэльса, Франции и Ирландии. Об этом своем праве я заявляю перед всеми вами здесь, в этом священном месте, за этим Высоким Столом. Заявляю об этом через кровь отца моего Ричарда, герцога Йоркского, который ведет свой род от короля Эдуарда Первого и через него восходит к Вильгельму Нормандскому, именуемому Завоевателем. Мало чем уступает по своей чистоте и линия матери моей, которая сама ведет род от герцога Кларенского Лайонела, второго сына короля Эдуарда Третьего и отца Джона Гонта. Эти две драгоценные нити я держу в своей руке, и вместе они перевешивают любое другое притязание на этот трон и эти земли. Право на мое наследие Генриха Ланкастера я отрицаю. А следовательно, милостью
