Божией, беру королевство под руку свою. Настоящим я нарекаюсь королем Эдуардом Четвертым. Нет линии более великой, и я не признаю над собой никакого другого человека!
Он сделал паузу, и Уорик увидел, что по лицу его струится пот. При всех его габаритах и косматой бородище как-то не сразу вспоминалось, что Эдуард каких-то два месяца назад лишился отца, а от роду ему всего восемнадцать лет. Тем не менее голос его звенел силой и уверенностью, на удивление громко в гулком пространстве Вестминстер-холла.
Уорик оглянулся через плечо, чтобы уяснить источник перешептывания и шарканья, которые он игнорировал все то время, что говорил Эдуард. Оглянулся – и застыл при виде моря людских лиц, заполнивших всякую свободную щель пространства, стоящих во всех проходах и стенных нишах, на каждой ступени и выступе. Мужчины и женщины держали у себя над головами детей, чтобы тем было видно, или усаживали своих сонных зевающих отпрысков себе не плечи. В основном эти лица растерянно улыбались, а в глазах у них отражались огоньки свечей. Люд слушал, стараясь не пропустить ни единого слова, ни единого жеста.
Рядом с Уориком стоял Хью Поучер, сухопарый дворецкий Эдуарда. Ричард осклабился при виде его открытого рта и ошеломленного взгляда.
– Я вижу, твой хозяин не поделился с тобой своими задумками? – чуть подавшись к дворецкому, панибратски спросил он.
Поучер, совладав с собой, закрыл рот и медленно повел головой из стороны в сторону. Затем, к удивлению графа, смахнул слезу и шмыгнул носом.
– Нет, – шепнул он. – Но я
Уорик и сам, можно сказать, только сейчас осознал всю меру своей ответственности и участия в том, чтобы Эдуард оказался возвышен к короне. Безусловно, впереди еще и официальная коронация в Вестминстерском аббатстве – церемония слишком важная, чтобы проводить ее вот так, скомканно и в неурочный зимний час. Когда настанет тот день, жизнь в Лондоне, без сомнения, замрет, а затем за Эдуарда начнут шумно поднимать здравицы в каждом доме, на каждой улице, на палубе каждого плывущего по Темзе корабля с курсом на море. И над всем городом будет расстилаться колокольный медный бархат.
– Я – король Эдуард Плантагенет! – снова услышал Уорик и вскинул глаза во внезапном испуге, что их на первый взгляд стройный план может быть в одночасье порушен этим олухом в силу его несдержанности.
– Вы спросите, как такое может быть – два короля у Англии? – обратился Йорк ко вновь притихшей толпе, завороженно внимающей его словам. – Я отвечу: нет, такого быть не может. Король только один. И, как ваш король, я призываю всех людей чести сорвать знамена узурпатора Ланкастера. Встать рядом со мною в войне против моего врага.
Расширив глаза, Ричард смотрел, как Эдуард встает и откидывает мантию. Он властно простер руку, и кто-то из людей с готовностью протянул ему блеснувший стальной шлем с золотым кружком на лбу. Уорик невольно приподнял руку и застыл: Йорк запросто мог водрузить на себя шлем самолично, и тогда получается, что он как бы сам себя короновал, надсмеявшись над Церковью. Это может привести к тому, что их всех отвергнут и проклянут. Но что бы там ни замысливал Эдуард, епископ Невилл оказался проворней: ловким движением он вынул шлем из рук претендента на престол, и молодой человек не успел и глазом моргнуть, как шлем был водружен ему на голову епископом.
Толпа одобрительно взревела, и граф Уорик вновь повернулся к ней лицом, понимая, что люд наблюдает событие, которое будет помнить всегда. Подобно рождению первенца или дню венчания, оно осиянным златым венцом останется с ними вплоть до того дня, когда их, старых и немощных, поглотит смерть. Для них это особого рода блаженство: видеть помазание короля и начало войны.
Крик о славе Эдуарду вознесся до самых стропил дворца, множась и усиливаясь. В ответ загудел древний бронзовый колокол Вестминстера, который подхватило вначале аббатство, а затем и другие церкви, и вот уже в окна всего города стал втягиваться раскатистый, словно пасхальный, гул благовеста – звонко и глухо, отрывисто и протяжно, в то время как люди просыпались ко дню, а над горизонтом, краснея в морозном пару, наконец показалось солнце.
Уорик смотрел, как короля Эдуарда поздравляет дюжина крепких осанистых мужчин, в их числе и его дорогой дядюшка Фоконберг. Отчего-то вспомнилась история коронации Вильгельма Завоевателя. Люди Вильгельма по своей крови были викингами и говорили на французском и скандинавском, а английского не знали. Англичане, наоборот, ни слова не понимали по-французски. Обе стороны кричали во весь голос свои поздравления все громче и разъяренней, стараясь переорать друг друга. Стража короля у аббатства решила, что началась какая-то заваруха, и пустилась поджигать соседние дома, сочтя, что столбы дыма прервут злокозненные замыслы, если таковые где-то зреют. В общей панике и смятении по всему Лондону разразились бунты и резня.
Ричард машинально понюхал воздух – дымом не пахнет, хотя кровопролитие наверняка скоро последует. Эдуард жаждал его больше всех. Молодой воин не держал страха перед полем брани. Единственное, чего он хотел, – это чтобы с ним в бой вышло достаточно ратной силы.
Через ликующую толпу к Уорику пробирался его брат Джордж.
– Молодец, брат, славная работа! – похвалил граф, которому из-за шума приходилось кричать.
Епископ кивнул, аплодируя вместе с остальными.
– Славная-то оно славная, Ричард, – вымолвил он. – Надеюсь лишь, что наш путь верен. Ведь я, похоже, нарушил церковный обет, благословив на престол
