короля была распущена по фермам и манорам. Уорик с отцом делали ставку на единый бросок вверх по стране, чтобы дотянуться до Генриха прежде, чем вновь соберутся верные ему лорды. Если удастся заполучить короля и его Печать, то тогда любой закон можно отменить.
Эдуард Марч слушал, подмечая гордость старика Солсбери по отношению к сыну. Сын Йорка сейчас стоял без шлема и напоминал статую в доспехах. От побережья он тоже ехал верхом на могучем жеребце, больше годном для пахоты, чем для всадника. Сейчас конь на отдалении пощипывал траву перед неспокойным морем кентцев, топчущихся в ожидании между построенными рядами латников. В воздухе витал дух ожидания; он чувствовался во всем. Стоит перейти мост, как приятная прогулка по окрестностям будет завершена.
– Я не желаю проводить еще одну ночь на холодной земле, когда ее можно провести на пуховой перине, с животом, полным мясных пирогов и эля, – проговорил Эдуард. – За спинами наших людей три дня тяжелого перехода. Коли они покрыли его, то уж пройдут и одну оставшуюся милю.
По сравнению с Солсбери Эдуард был все еще бодр, а его сила и выносливость не знали границ. Всякий раз с рассветом он вскакивал на ноги первым, шумно отливал и кричал своим слугам подавать еду, сам при этом облачаясь в доспехи. Винить его за энтузиазм было бессмысленно, хотя в действительности эта энергия не могла длиться вечно и все равно начала бы со временем иссякать.
– Очень хорошо, – сказал Уорик. – Я вижу, вы оба все равно не уйметесь, пока мы не окажемся в городе. Так выводи вперед рыцарей и латников, Эдуард. Кентцы заметили лучников, а потому пусть приготовят щиты.
– А по-моему, здесь вполне безопасно, – прищурился Эдуард на дома и лавки по ту сторону моста. – Я бы хоть сейчас прогулялся пешком.
Он тронулся с места, а Уорик помрачнел лицом.
– Эдуард. Когда распоряжаться будешь ты, то поступай как заблагорассудится. Но пока будь добр делать то, что говорю я.
Молодой граф встретил его глаза строптивым взглядом. Последовала нелегкая пауза.
– Тогда рыцарей тебе пусть выводит кто-нибудь другой. А я войду в город первым. В честь моего отца.
Под взглядом этого великана Уорик напрягся. Чуть покраснев, он поджал губы и свистнул посыльного для передачи приказания. Его авторитет оказался оспорен перед отцом, но ничего не попишешь: для того чтобы удержать графа Марча, если он что-то решил, людей понадобится ох как много. Ссориться сейчас было не время, и Уорик избрал осторожность, хотя приказ о сборе вышел у него сдавленным.
Латники прибежали с поля трусцой, со щитами и оружием наготове. За ними пришла в движение толпа кентцев, среди которой служаки Кейда все еще пересказывали свои славные деяния тем, кто готов был слушать. Настроение было непринужденным, и лишь Уорик держался натянуто, когда протрубили рога и первые ряды ступили на широкую улицу посередине Лондонского моста. Дорога загудела тяжелыми шагами.
Вот армия ступила в город. Толпы горожан по-прежнему веселились и махали потоку ратников, переходящих реку и вливающихся в улицы. Уорик гаркнул приказ, и передние ряды свернули направо, беря направление к Тауэру и королевскому гарнизону.
25
Вышагивая по стенам лондонского Тауэра, лорд Скейлз рдел от едва сдерживаемых эмоций. Взгляд его был направлен на улицы внизу. С этой высоты открывался вид на армию, что собралась за рекой в миле отсюда. От сиплого рева рогов, возвещающих ее вход в столицу, Скейлз вздрогнул. В эту минуту он чего бы только не отдал ради того, чтобы иметь при себе еще одну тысячу человек.
Воспоминания о мятеже Джека Кейда были по-прежнему свежи; можно сказать, все еще кровоточили, несмотря на то что те события имели место десятилетие назад. Потом Скейлза еще долгое время бередило то, что город не удалось защитить; не выручило и его прямое участие в обороне. В память въелись сотни убийств, когда мятежники наводнили город, превратив его в бойню. На законе и порядке в ту жуткую ночь был поставлен крест. От одной лишь мысли, что подобное когда-либо может повториться, изношенное сердце колотилось, а руки судорожно сжимались в кулаки. Так и до удара недалеко. Вон и доктор предупреждал: пунцовость лица внушает опасение, настроение с перепадами: годы уже не те, силы уходят. Но сейчас лишь гнев сдерживал изнурительный страх, от которого бросало в пот.
Наградой Скейлзу за тогдашнюю ночь стала пенсия сто фунтов в год, а также право пользования королевским торговым судном. Он тогда разбогател на купле-продаже небольших партий шерсти и сукна. Командование гарнизоном Тауэра стало его последней должностью перед выходом в отставку – синекура, при щедрой пенсии и хозяйстве со смышлеными слугами. В свои шестьдесят три Скейлз был уже не годен на то, чтобы с мечом и щитом выходить лицом к лицу с бушующим бунтом. Скрипучие суставы ныли, дыхание посвистывало.
Вдоль стен распоряжений Скейлза дожидались орудийные расчеты. Это несколько утешало: укрепления со времени мятежа значительно усилились. Если враг попытается штурмом взять воротную башню, то тяжелые орудия разорвут прущую по улице толпу в кровавые лохмотья. Стояли на стенах и торсионные катапульты, известные еще римским легионерам, – самое, пожалуй, грозное под его командованием настенное оружие, гораздо злее этих бронзовых стволов и чугунных ядер. Скейлз перекрестился, целуя на своем пальце перстень с фамильным гербом. Нет, Тауэр им не взять. Губы Скейлза тронуло подобие улыбки, стоило лишь представить,
