Уорик, и его воспоминания были не слаще моих. Ни тактики, ни маневров, уместных в поле, – одна беготня, паника и кровавая резня по улочкам и проулкам. Если Йорк думает напасть, в Сент-Олбанс нашу колонну он не пропустит.
– Благодарю, мастер Брюер, – степенно кивнул Генрих. При этом он улыбнулся какому-то своему воспоминанию и добавил: – Пускай вы без пива[3], но вам я все равно верю.
У Дерри в уме мелькнул смутный, приглушенный отзвук тех давних дней. Что-то от тогдашнего, прежнего Генриха проглянуло в глазах короля – ясность и сухая грустинка.
Дерри согнулся в поклоне:
– Спасибо, ваше величество. Для меня это большая честь.
При этом он поглядел на все еще полыхающего Перси: пускай старик увидит, что он близок к королю. А то врагов и без того вдоволь.
– Вот перед нами город, а марширующих навстречу рядов Йорка все нет, – промолвил король. На его лице пятнами проступил гневливый румянец, ладонь на поводьях сжалась в кулак. – И тем не менее на моем пути стоит армия, камнем предо мною. И терпеть это невозможно, милорды. Во всяком случае, мне. От Сент-Олбанса мы не уйдем, пока я не буду полностью удовлетворен. Ну а если эти люди изменники и богоотступники, то обратную дорогу в Лондон я вымощу их головами – всех и каждого, кто посмеет нам противостоять. Всех и каждого!
– Мне отойти назад, ваше величество? – демонстративно, не сводя с Дерри зловещего взгляда, спросил Перси.
– Нет, граф, – ответствовал Генрих. – Езжайте впереди колонны в город. Громче трубы, выше знамена! Пусть те, кто впереди, знают: я пришел, и меня не смущает их присутствие. Это им бояться смерти и проклятия, если они обнажат клинки на своего данного им Богом короля.
13
Под десять мерных ударов колокола Сент-Олбанского аббатства королевская колонна вступила в город. Здешние куранты были поистине чудом века: они не только отбивали часы, но и предсказывали затмения, а руки монахов всего лишь поднимали медленно опускающиеся гири и заводили часовой механизм.
Бархатистые звуки раскатились над пустыми улицами, хотя чуть ли не в каждом окне виднелись встревоженные лица. Никто из живущих в черте города не выходил в этот день ни на работу, ни за провизией. Лавки и торговые ряды либо пустовали, либо стояли с опущенной парусиной пологов или закрытыми ставнями.
Входя строем по открытой дороге, латники короля Генриха настороженно молчали: длинные ряды домов вдоль улиц действовали гнетуще, словно шаг за шагом ведя в западню. Все знали, что справа за рядами строений, на поле Кифилд, стоит в ожидании многочисленная рать. На лицах и в душах был страх, но вместе с тем и решимость. Вверх по покатым коридорам улиц они шли за своим королем, который был различим во главе колонны под колышущейся сенью золотых, алых и белых стягов. В бою на глазах у короля будут решаться судьбы. Каждый – даже самый простой – ратник нет-нет да и находил уединенную минутку поразмыслить, что этот день для него, может статься, окажется самым благословенным. Кто знает, может, его за проявленную доблесть произведут в рыцари, а то и вовсе в нобли королевской рукой. Для кого-то такая перспектива была единственным шансом добыть себе богатство, а свое имя окружить славой.
Центр городка составляла рыночная площадь – длинный треугольник, окруженный со всех сторон домами богатых купцов, а на одном углу здесь стояла церковь Святого Петра. Передние ряды воинства подошли сюда еще до того, как снова пробил колокол аббатства и въехал король. Место все больше заполняли его лорды и их люди, и постепенно солдат пришлось оттеснить назад. Едва спешившись на уличный булыжник, Сомерсет и Перси послали людей пронаблюдать позиции врага. Старшие командиры пошли стучаться в двери таверн, чтобы поприкрыть эль для тех, кто предпочтет, не ровен час, исчезнуть на день в кружало. Другие под тревожные крики владельцев осаждали входы в дома; многие же между тем просто занимали на улице свободный пятачок и подзывали развозную телегу, чтобы разжиться с нее дровами и горшками для приготовления пищи. Если бы не присутствие за городом армии Йорка, то утро складывалось вполне веселое, однако витающая угроза насилия сказывалась на настроении: люди ходили угрюмые.
Вокруг королевского местоположения на возвышенности булыжники выворотили, а в землю вбили колья, на которые натянули большущий навес, чтобы монарх мог под ним уединиться и отдохнуть. Генрих слез с коня и терпеливо дожидался, пока с телег из обоза подносили и ставили скамьи и стол, черепахами плывущие через суетный строй. Вскоре у монарха и его приближенных уже были места, где сесть, и подобие шатра, прикрывающего от ветра, суеты и посторонних глаз.
Когда королевского коня увели кормить и чистить, Генрих созвал к себе Перси, Сомерсета, Бекингема и Дерри Брюера. Стянув латные рукавицы, он кивнул слугам, и те поставили перед ним на стол кубок, кувшин с вином и блюдо с ломтями холодной говядины. Четверо собравшихся стояли в тишине, ожидая приказаний.
Король Генрих сделал большой глоток и причмокнул губами. За передним рядом стражников он заприметил своих медиков и нахмурился, еще раз
