Тогда как на месте шестилетки появился мальчуган лет десяти, но совершенно лысый, словно его обрили наголо. Все остальные части тела, как и ногти, в нормальном состоянии, присущем юноше такого возраста.
Александр первым и встал на обе ноги, отпуская чуток окаменевшего Бориса.
– Ура! Ура! Ура! – рявкнул он радостно. И тут же ухватил руку коллеги по эксперименту, внимательно рассматривая ногти: – Оп-па! Не ожидал… Ай да гримасы «встречного хода»! О-о! Как интересно! – он ещё и волосы ощупать у парня попытался, второй рукой недоумённо поглаживая себя по лысине: – Как же так?..
Но тут обрёл дар речи омолодившийся Цаглиман.
– Получилось?.. У-у-у! Получилось! – и сделал попытки себя ощупать.
– Стой! Не то зарежешься… – остановил его академик. – Праня, где у тебя ножницы? – получив подсказку, метнулся к комоду, вернулся с инструментом и живо обрезал ногти у помощника на правой руке. После чего скомандовал: – Дальше сам! Только без фанатизма. Учитывай, что силы, тело и координация совершенно не те. Не делай резких движений, привыкай.
Ещё и проследил строго, как пациент усаживается на горку своей прежней одежды и осторожно приступает к приведению себя в порядок
Хотя сам Саша при этом двигался резко, чуть ли не подпрыгивая. Сбегал к шкафу, приволок ранее приготовленные вещи и тут же вместе со стулом отнёс их на кухню.
– Как ходить сможешь, иди туда и выбирай, что тебе подойдёт. И про наши блюда для банкета не забудь. А мы тут с Григорьевной займемся… – и, оглянувшись на старушку, грозно прикрикнул: – Ты ещё не готова?! Раздевайся немедленно!
Та стала возиться со своими, вроде и немногочисленными одёжками. Уже и Борис ушёл, напевая что-то бравурное и гремя крышками от кастрюль, уже и Александр завершил последние приготовления и звонко хлопнул в ладоши. А Прасковья всё мяла на себе некое подобие длинной трикотажной майки, не решаясь это с себя скинуть.
Учёный от такой медлительности буквально рассвирепел.
– Да что же это такое?! В конце концов…
Ответ прозвучал еле слышно.
– Саш… мне стыдно… Но не потому что… А по причине своего жуткого старческого тела. Знаю, как оно страшно со стороны смотрится…
– Да чтоб ты уже омолодилась, наконец, старая клюшка! – рычал десятилетний с виду пацан, силой подтягивая старушку к центру комнаты. – Больно мне надо твоими старческими морщинами любоваться. Из соседей тоже никто не подсмотрит, на дворе ливень, гроза! Так что… Сняла! На раз-два!.. Во!.. Теперь ножку, как я объяснял… Хорошо! Сцепились локтями… Хм! Да ты легче меня теперешнего?!. Ха-ха! Точно одуванчик!.. Тогда за талию друг друга берём… Можно, можно! Даже нужно! Так, теперь правые ножки подняли… Равновесие держим, я сказал – держим!.. О!.. Теперь глазки можешь закрыть… Поехали!
И Прасковье Григорьевне Козыревой, восьмидесяти восьми лет от роду, показалось, что её с головой окунули в тёплое, пахнущее мёдом молоко.
Глава 13
Шок новизны
Судя по восприятию, весь процесс длился минут десять. Хотя на самом деле всё укладывалось в полторы. Прасковью качало в потоке тёплого молока, ласкало волнами, которые словно массажировали кожу; покалывало раскалёнными иголочками, но приятно и совсем не больно. Затем стало припекать обе пятки, а за волосы словно кто-то стал тянуть вверх. При этом ощущения, что стоишь на одной ноге, прижимаясь левым боком к десятилетнему ребёнку, куда-то исчезли. Казалось, что лежишь на волнах, раскинув руки и ноги, и подставляешь лицо ласковому, горячему солнышку.
Блаженство…
Если бы только не жжение в пятках да боль от натянутых волос. Но в сущности, всё терпимо… И дышится легко…
Наверное, именно от эффекта натянутых волос в какой-то момент Козырева и открыла глаза. Хотя академик не раз строго предупреждал не делать этого.
Недаром говорят, что любопытство кошку сгубило. Хотелось хоть одним глазком глянуть, что внутри кокона творится и просматривается ли он наружу?
Глянула. Вскрикнула отсутствующим ртом. И сразу зажмурилась. Потому что увиденное никак не соответствовало тактильным ощущениям остального тела. Но в памяти так и запечатлелась жуткая картинка, словно два монстра, похожие на изувеченные деревья, разрывают своими лапами-ветками массивную женщину-великана на части. Женщина лежит и вяло трепыхается в попытках защититься, но участь её уже предрешена. Полученные глубокие раны несовместимы с жизнью.
Но как только глаза оказались плотно зажмурены, страх моментально исчез, да и сама ужасная картинка осталась не более чем сказочным пятном в воспоминании. До самого конца действа женщина продолжала думать о странном видении и метаморфозе в ощущениях, а там и тело почувствовалось в прежней позе, стоящее на левой ноге. И голос рядом раздался совсем незнакомый, такой с баском, но уже не ломкий и совсем не юношеский.
– Прань, давай открывай глаза… И отпускаем друг друга.
