перепачканы…
– Да у зайчика же! – подосадовал непонятливости деда внук. – У него на лапке веревочка развязалась и соломка расплелась. Труха сыпалась. Я полечил. Всё равно грустный. Может, дядь Шура лучше полечит?
– Может, и полечит. А может, нового зайчика даст.
– Не-е… Нового не хочу. Я Антошку люблю, он добрый.
– Зайчик? – уточнил дед. – Соломенный?
– Ну… – Ваньке стало скучно, он вновь принялся разглядывать башню.
По небу ползли набухшие дождем тучи, над полями разносился тоскливый вороний грай.
– А почему дядь Шура не живет в деревне? Он злой? – Внук оглянулся на деда.
Пастух пожал могучими, покатыми к старости плечами, обтянутыми выбеленной, привычной гимнастеркой, прищурил голубые глаза, не по возрасту яркие, и тоже взглянул на черную башню.
– А с чего ты взял, что раз не в деревне – злой?
– Мне Илюшка в школе рассказывал. Бывают такие колдуны – нек… нек-роман-серы. Так они наособицу живут, возле кладбищ там, или еще где. И скелетов делают.
– Поднимают, – поправил внучка дед.
– Куда поднимают?
– Не куда, а откуда. Из землицы сырой. Но они не злые.
– Так ведь скелеты же… – настаивал внук.
– А что скелеты? Очень полезная в хозяйстве вещь. Не устают, не едят, и непьющие все как один…
– Деда… А разве это хорошо? Тех, кто уже умер, работать заставлять?
Дед снова пожал плечами.
– Скелет, малец, это уже не жизнь – нежить. Душа со смертью на небо летит, а тело здесь остается. А без души, Ванюшка, скелет – предмет неодушевленный. Но полезный. За скотиной приглядеть, дров нарубить, воды натаскать – да мало ли? На войну послать можно…
– А меня тоже служить заставят, когда умру? – спросил с опаской.
Пастух усмехнулся. Мальчик, серьезно глядя на деда, ждал. Тот посадил внучка на колени, погладил по светлой макушке, тронул пальцем конопатую пипку носа.
– Скоро, малец, ты сам кого хошь заставишь. Вон, заяц соломенный у него разговаривает…
– А меня поэтому к тебе жить отдали?
– Поэтому тоже. Некромантия – наука древняя, от сырой земли-матушки идет, не всякому дается… – Дед глянул на небо, с которого начинало покапывать. – Ладно, вставай, Иван-воин, домой пора. Бабуля пирожков напекла – ух! Вкусные, как апельсины.
Пастух поднялся и небрежно закинул тяжелую упряжь на плечо. Внук доставал деду едва ли до бедра.
– А Фимке с нами можно?
У деда в глазах блеснул огонек.
– Отчего ж нельзя? Зови… Еды на всех хватит.
– Да ей не надо! – махнул рукой внук. Повернулся к недалекому леску и свистнул, да так пронзительно, что у деда заложило уши.
От опушки отделилась тень, неслышно пронеслась по траве… Лисичка. Шерсть на боках свалялась, от хвоста один огрызок, глаза и нос сухие и сморщенные. Лисичка преданно наставила острый носик на Ваньку.
– Фимка это, – представил внук. – Недалеко, на опушке лежала, в канаве сырой. Жалко ее, она хорошая. Можно с нами?
Он искательно заглянул деду в лицо.
– Пускай… – улыбнулся дед.
От деревни в стылый, пасмурный воздух поднимались уютные дымки. Брело, звеня колокольцами, стадо при крепеньком скелете – в кожушке на голые кости, кирзовых сапогах и картузе. Скелет браво отдал честь зажатым в костяшкаx прутиком, пастух солидно кивнул в ответ. Внука это нисколько не смутило. Он видел перед собой не скелет, а обыкновенного мужика, усатого и с папиросой.
– Деда, а деда… А на кладбище когда пойдем?
– У нас говорят «погост».
– Ладно… Деда! А еще скажи…
Дед с внучком, по-приятельски взявшись за руки, мирно шли обедать, рядом неслышно трусила мертвая лисичка Фимка. Скелет Митрофан сдавал хозяйкам нагулявшуюся скотину, а на речке, за крайними хатами, водяной Петрович командовал трудовым отрядом русалок, стирающих бабам белье. В лесу, за колхозными полями, ухало что-то непонятное, гулкое, но это никого не заботило. Ничто не нарушало жизненной
