– Ничего не валяется! – возмутился Валера. – Я ее вчера купил! Специально, в дорогу!
Не желая признавать очевидное, он отобрал у Гошки складной нож, отрезал кусочек, поднес ко рту.
– Не ешь, – попросил Юрик.
Валера не послушался. И тут же скривился, выбежал из дому. Вернулся без колбасы. Спросил растерянно:
– Разве копченая колбаса за один день протухнет? Она же свежая была!
Гошка фыркнул недоверчиво – свежая, как же. Юрик пожал плечами, посчитав вопрос риторическим, переложил подушку поудобнее…
– Пацаны, а вы зачем комсомольские билеты под подушками прячете?
– Чиво? – Гошка уставился на билет в руке товарища.
Валера моргнул. Быстро поднял подушку и на своей кровати. Под ней тоже лежала кумачовая книжечка.
В комнате повисла тишина. Тяжелая, вязкая. Такая, что мурашки по спине и слабость в ногах.
– Что, бабка в ваших вещах рылась? Пацаны, может, вам на другую квартиру попроситься? – наконец прошептал Юрик.
Ответить никто не успел. Дверь скрипнула, приоткрылась.
– Хлопчики, повечеряете? Я картошки вам подсмажу.
Только с третьей попытки Гошка сумел выдавить из пересохшего рта:
– Нет, спасибо. Мы не голодные.
– Бачу, бачу, шо не голодные. Ковбасой кыдаетесь.
Дверь закрылась, заглушив старческий смешок. А Гошке подумалось внезапно – колбаса протухла неспроста.
Всю ночь звонил колокол.
День второй
Электропечь по-прежнему не работала. Зарубин клятвенно обещал, что за два часа отремонтирует. Но Ксюша не хотела терять эти два часа рабочего времени, потому предложила ограничиться теми же «блюдами», что были на ужин – хлебом и молоком. А уж на обед…
Для Гошки это был удар ниже пояса. На обед?! Да у него уже сейчас кишки марш играют! Но ничего не оставалось, как жевать сухую хлебную корку и коситься на товарищей.
Кислую мину на его лице первой заметила сидевшая напротив Женька.
– Ты чего такой грустный? Голодный, да? Пей молоко, оно полезное и калорийное.
– Нет, не голодный я! – огрызнулся Гошка. – Не выспался просто из-за этого звона.
– Какого звона? – не поняла Вергунчик.
– Колокольного, какого же! Всю ночь трезвонили. Мракобесие развели тут, понимаешь!
Юрик, Валера, Ксюша, – все, кто сидел поблизости и услышал, удивленно повернулись к нему.
– Не было никакого звона, – пожала плечами Нечипоренко. – Во всяком случае, на нашем краю деревни его никто не слышал.
– Почему же, я слышала, – возразила вдруг Алёна. – Звонил колокол.
Теперь все повернулись к ней.
– А еще кто слышал? – Ксюша обвела взглядом свою команду. – Странно. Почему вы двое слышали, а остальные – нет?
– У них это с голодухи, – усмехнулся Зарубин. – Они молоко пить не хотят, брезгуют простой пролетарской пищей.
– Я не пью, потому что на диете! – возмутилась Алёна. – А кто засмеется, получит в лоб!
Засмеялось пол-отряда. Но в лоб не получил никто, так как в столовую ввалился председатель колхоза:
– Доброе утро, комсомолия! Как настроение? Об чем спорим?
– Семён Кузьмич, а у вас поблизости церковь есть? – тут же поинтересовалась Вергунчик.
– Какая церква? – опешил председатель. – Нет никакой церквы. Как в тридцатые порушили, так нет больше.
– Понял? Приснилось тебе, – Валера толкнул Гошку в бок.
Может, и приснилось, спорить Гошка не собирался. Только непонятно, зачем пухлая поддакивает?
Он подозрительно посмотрел на Алёну. А председатель меж тем перешел к вопросу животрепещущему:
– Как с обедом быть, мы с поварихами порешали: они по хатам сготовят и сюда принесут. А печка – бог с ней, не сушите головы, чего она не работает. Вот комбайн поладили, это дело, это молодцы. Вмиг поле уберем!
Однако «вмиг» не вышло. Железный конь Уманского машзавода, революционно-алый некогда, а теперь изрядно побуревший от ржавчины, благополучно добрался до поля, вонзил сошники в почву и… заглох. Зарубин помянул в сердцах моральный кодекс строителя коммунизма, полез в двигатель. А Ксюша, вздохнув, вновь объявила ударный субботник – подпитывать эгрегор. Не тут-то было!
То ли в некипяченом молоке причина крылась, то ли не приспособлены городские желудки оказались к деревенской пище, но скрутило всех. Вроде мелочь, ничего страшного, посмеялись над собой и забыли. Да только посреди поля, когда до ближайших кустиков два километра, это оказалось совсем не
