– Горе-ты! Моя-ты! – заныл он.
– Ага. А ты ей, гляжу, здорово помогаешь, – заметил Трофим. – Дедовы деньги пропиваешь.
– Ну, ты не моги! Я всё… всё купил…
– Ясно.
Трофим поднял его и взвалил на плечи.
– Показывай дорогу, племяшка.
Ирка пошла на шаг вперед, а Старостин, слушая болтовню брата, размышлял: всё пропустил – свадьбу Мотьки, рождение племяшки и, верно, много еще чего главного.
– Чем мамка болеет? – спросил он Ирку.
– Рак, говорят, – тихо ответила девчонка.
– Говорят? – удивился Трофим. – Медики что, определиться не могут?
– Признаки, мол, налицо, а опухоли нет, – она открыла калитку, пропуская дядьку во двор. – Сказали, в Москву ехать надо.
Трофим положил брата на гамак под деревом – Ирка велела.
– А брат, мужик, у меня, знаш, какой? – сонно пробормотал тот, уже не узнавая Трофима. – О… Герой. Эх-ма.
– Пусть проспится, – махнула на него Ирка.
В доме открылась дверь. Бледная худая женщина в темном халате с повязанной на голове косынкой вышла на порог.
– Ир? Это ты?
Темные круги у глаз, впалые щеки… Трофима тряхнуло, камень в груди выпустил шипы.
– Кто это с тобой?
– Дядя Трофим…
Больше всего он боялся этой встречи. Столько-то лет. Она вышла замуж, нарожала детей, – и встретиться вдруг посреди села… Так он думал, радуясь, что не может днем снять башлык, а вечером она его не узнает, пройдет мимо.
– Брат папин… – договорить Ирка не успела.
– Т-Трофим, – голос женщины дрогнул.
– Саша, – выдохнул он и едва успел подбежать к крыльцу, подхватить оседающую женщину.
Скорбный излом бровей, сухая рука на щеке. Только теперь Старостин вспомнил, как выглядит сам.
– Троша…
– Прости, Саша. Напугал тебя. Вот такой я… теперь.
Ирка стояла не шевелясь, прижав к груди руки, и во все глаза глядела на взрослых.
– И ты прости. Ты даже не смотришь на меня. Я понимаю.
– Нет-нет. Ты не подумай. Мне нельзя на людей смотреть, – спохватился он и повторил: – Вот такой я теперь.
Тонкие пальцы коснулись его груди там, где пентакль, испуганно отпрянули. Осторожно вернулись вновь, легонько ощупали края печати.
– Космонавт.
– Дублер, – поправил он. – Берегу летчиков-испытателей.
– Значит, добился своего.
– А лучше бы остался.
– Нет, – слабая улыбка коснулась ее губ, – не остался бы. Теперь это я понимаю.
Саша прикрыла глаза – усталость от пережитых волнений дала о себе знать. Трофим бережно поднял ее на руки, отнес в дом на кровать. Ирка принялась хлопотать вокруг матери, а Старостин не мог отвести взгляд от больной женщины.
Камень ворочался, кромсая грудь, но Трофим отупел от боли. Старая обида на его скорый отъезд довела Сашу до смертельной болезни. А еще раньше проклятие, брошенное ему вслед, не дало ей доносить ребенка, и Ирка родилась семимесячной. В довершение всего – муж пьяница. Мотька слыл хорошим столяром, золотые руки, но никому не отказывал в возможности угостить себя. Наугощался.
Трофим не знал, не мог помочь. Он в то время был окрылен новой жизнью.
Старостин оглянулся: старый фанерный стол с застиранной кружевной салфеткой, такой же древний шифоньер, пара полок с разной мелочью – выставлено аккуратно. Под потолком лампочка без абажура. Пропито, всё пропито Мотькой.
В глазах потемнело, а в груди росла черная дыра старого зла. И словно откуда-то издалека:
– Дядь Трофим, вам плохо?
Он не ответил. В углу три иконы за горящей свечой. Молодой мужчина смотрит так, словно всё понимает о Трофиме Старостине – Спаситель. Безмолвный лик ждал, а человек не знал, что делать. Пентакль горел огнем, однако с черной дырой справиться не мог, тем более от растущей тьмы уже
