– О боже! – отшатнулась классная дама. – А что из этого сосуд, а что фрукт?
– То, что слева, – груша. А справа, соответственно, горшок, в смысле, кувшин, – пояснил я, перекрикивая взорвавшийся хохотом первый «А». – Но вы же сами сказали: изобразить, как сумеем.
– М-да, видимо, дальше глупых шуток твои творческие способности не распространяются, – печально подытожила учительница.
– Ага, это вы точно подметили, Марь-Ванна! Причем глупости у меня сами собой получаются. Вот, например, пока вы все были в столовой, я перепачкала мелом стулья и теперь у всех белые спины.
После этой фразы веселье первого «А» как-то заметно поутихло, а преподавательница протянула:
– Что-о?!
– Но хочу сразу предупредить, что жутко раскаиваюсь в содеянном и прошу у всех прощения, – затараторил я.
– Вон из класса!!! Нет, стой! Идем к директору!
Да, как-то неприятно получилось. Откуда во мне это ребячество?
«И зачем вообще признался? Прибавку к «доблести» второе мое чистосердечное уже не дало. Молчал бы уж до последнего в тряпочку, глядишь, и пронесло бы», – размышлял я по пути к самому главному персонажу Солнечнодарской гимназии № 4.
Он был неписем пятьдесят второго уровня. Невысокий грузный дядька с добрыми, как у Деда Мороза, глазами и чем-то даже походил на свое прозвище.
– Михаил Игнатьевич, сил моих больше нет терпеть! – запричитала с порога вцепившаяся в мою руку МарьяИвановна.
– Что случилось, голубушка? – вскочил директор и, смешно косолапя (ну точно мишутка!), подбежал утешать четырехглазую подчиненную.
– Я официально заявляю, что не потерплю больше эту особу в своем классе!
– Рыба моя, да объясните, что случилось-то! – взмолился М.И. и перевел взгляд на меня: – В чем вы обвиняете эту кроху?
– Она постоянно разговаривает на уроках!
– И все?! Но многие дети…
– Нет, далеко не все! – перебила начальника Марь-Ванна. – На второй перемене она стащила у меня со стола канцелярские кнопки и разложила их на стулья всему классу, в том числе и мне!
Во блин! То есть, когда информация о происшествии достигает ушей главы учреждения, мне за оное плюшек выдают?
– Это правда, ласковое солнце? – заблымал глазами директор, словно только что прозрел и увидел скрывающегося за маской дитяти монстра.
– Так точно, – вздохнул я.
– А еще эта вредина, пока остальные детки кушали, изрисовала мелом стулья! – подлила масла в огонь истеричка.
Ха, а забавно, что баллы за дурные и за полезные поступки суммируются! А еще повезло, что «харизма с добропорядочными гражданами» не испоганилась.
– Малышка, это правда?! – не на шутку ужаснулся Шутка.
– К сожалению, да, – киваю ему. – Но я постараюсь больше так не делать! Честное комсомольск… пионерск… октябрятск… э-э-э… честное тинейджерское! Или бойскаутское?
– Лучше дай честное человеческое, – попросил директор.
– Честное человеческое! – поклялся я.
– Нет! Я ей не верю! – фыркнула упрямая училка. – Делайте что хотите, но – или она, или я!
– Но МарьяИвановна, лапушка, давайте дадим этому трудному ребенку шанс? – стал уговаривать ее Михайло, так и напрашивающийся на отчество Потапыч.
– Ей уже предоставлялась такая привилегия. И толку – ноль!
– Вы уверены, что надо прибегать к крайним мерам? – засопел директор.
– Без сомнения! Гнать взашей!
Вот и настал конец моей школьной жизни с бесплатным питанием и проживанием. Эх, а еще «классная мама» называется. К тому же и геймерша. Неужели обязательно было доводить до исключения? Разве не могла воспользоваться служебным положением и промолчать? Хотя, если по справедливости, первое предупреждение действительно мне уже делали. Так что сам виноват.
Михаил Игнатьевич предпринял последнюю попытку:
– Но девочка же раскаивается. И потом, МарьяИвановна, не забывайте, что это ведь именно она утром стала той героиней, что сумела предотвратить
