чем был разговор. Пожалуй, это дисциплинировало намного лучше, чем все объяснения и наставления преподавателей. Именно благодаря Рэну я наконец научилась отделять важное от второстепенного, сосредотачиваться на главном, откладывать в сторону менее значимое, вести беседу в точно заданных рамках и не отвлекаться на несущественные мелочи.
И это еще на шажок приблизило меня к понимаю того, чего же хотят добиться от нас учителя.
Единственное, что меня всерьез беспокоило, это отсутствие каких-либо сдвигов на занятиях с лордом-директором. Твердо решив освоить его науку, я приходила в ту самую комнату каждый день, на два-три часа, чтобы привычно усесться на скрипучий табурет, со вздохом уставиться на недосягаемую колонну и настойчиво гипнотизировать упрямый камешек, который никак не хотел сдвигаться со своего места.
Самое плохое, что я не могла понять причины постоянных неудач. Казалось, что может быть проще – собрать волю в кулак, представить, как проклятая галька скатывается со своего места, а потом воплотить это желание в жизнь, как я сотни раз делала со светильниками. Я спокойно открывала и закрывала ТУСы, заходила в живые картины, усилием мысли чистила одежду в специальном шкафу, включала воду, меняла ее температуру и даже напор, стирала пыль с окна, сдвигала с него шторы… да я практически все могла сотворить у себя в комнате! Но когда дело касалось обычного камушка, мои усилия пропадали втуне.
– Вы неправильно понимаете задачу, арре, – раз за разом повторял лорд Эреной, следя за моими бесплодными попытками. – Вы пытаетесь делать то же, что и обычно. А это в корне неправильно. Сосредоточьтесь, хорошенько представьте, почувствуйте, что именно вы хотите… и сделайте это. Потому что от мысли до действия расстояние даже меньше, чем один шаг.
Я честно старалась. Сосредотачивалась. Представляла, как роняю упрямый кругляшок, до темных кругов в глазах. Я даже попросила милорда погасить в комнате свет, чтобы никто меня не отвлекал. Оставила лишь один светильник над неподатливой колонной, и то для того, чтобы не потерять ориентир.
За несколько седмиц, что лорд-директор пытался научить меня пользоваться «эрья», я до мельчайших подробностей запомнила эту колонну. Каждую щербинку на ней, каждую черточку, а мирно покоящийся на ее вершине камушек и вовсе стал для меня чем-то вроде идола. Я так долго их рассматривала, что даже с закрытыми глазами могла в подробностях описать каждый скол и каждую ямочку. Колонна стала моим наваждением. Проклятием. Наглядным свидетельством моих неудач.
– Загляните внутрь себя, – настойчиво говорил лорд-директор, когда у меня опускались руки. – Перестаньте смотреть глазами. Смотрите внутренним оком. Всем своим существом. Чувствуйте его. Становитесь им. Позвольте себе быть больше, чем всегда…
И я верила. До какой-то поры. Хотя никак не могла взять в толк, зачем смотреть внутрь, если колонна – вот она, рядом, и я и без того прекрасно ее вижу. Тем не менее я все равно старалась и послушно закрывала глаза, тщетно пытаясь нащупать то, о чем так уверенно говорил мой странный учитель.
А он, как ни удивительно, вел себя так, будто ничего особенного не происходило. Он был на редкость терпелив, ни разу не позволил себе повысить голос, с поразительным равнодушием относился к моим бессильным потугам и лишь иногда, когда я совсем скисала, позволял себе снисходительную усмешку или скупо замечал, что ждал гораздо большего.
Сказать, что это заставляло собраться, значит здорово преуменьшить действительность. После каждого такого замечания меня сперва окатывало жгучим чувством стыда, затем накрывало ощущением собственной неполноценности и, наконец, заставляло вспыхнуть раздражением от мысли, что я так и не найду способа защититься. Сознание собственной беспомощности бесило. Понимание своей уязвимости выводило из себя. Поэтому, встряхнувшись, я всякий раз напоминала себе, зачем это делаю, и возвращалась в проклятую комнату.
В итоге я добилась лишь того, что в моем воображении появилась точная ее копия. Те же камни, небрежно положенные друг на друга, то же углубление наверху, приглушенный свет, почти невидимые, но ощущаемые каким-то внутренним чутьем стены, и галька – та самая неподвижная галька, которая никак не хотела трогаться с места.
Причем наваждение мое оказалось столь качественным, а детали – настолько точными, что вскоре, садясь на табуретку, я переставала понимать, с открытыми или закрытыми глазами сижу. Все вокруг стало одинаковым. И вскоре я с ужасом поняла, что уже не могу от него избавиться, потому что в любое время и в любом месте, едва только отвлекусь, непроизвольно продолжаю ее представлять. Даже когда слушаю объяснения арре Руока, листаю учебник, сидя на теплом крыле артефактного дракона, или просто помешиваю ложкой суп.
Единственное, что разбивало этот устойчивый морок и надолго отвлекало от созерцания колонны, это прикосновения лорда-директора. И тревожное ожидание того мига, когда его пальцы снова обхватят мой подбородок, а холодные губы плотно прижмутся к моим. Но напрасно я рассчитывала, что он удовлетворится одним глотком или будет беспокоить меня хотя бы раз в седмицу. Нет. Он прикасался ко мне каждый день, при этом никогда не удосуживаясь предупредить заранее.
Поначалу это происходило в начале урока, практически сразу как только директор входил, и тогда все мои усилия сохранить сосредоточенность мгновенно шли прахом. Потом, уяснив, что после его «глотка» я надолго перестаю что-либо соображать, лорд Эреной начал делать это в конце занятия. Перед самым уходом, чтобы у меня было время оттаять и прийти в себя перед сном.
Но бывали дни, когда прикосновения становились совсем уж внезапными. Неожиданными, как снежная буря. Всякий раз меня охватывало ледяное пламя, от которого не было никакого спасения. Рождаясь где-то в ногах, оно быстро поднималось к животу и груди, бесцеремонно сдавливая меня словно в
