тисках. А затем врывалось через сведенные судорогой губы и колючим смерчем разлеталось внутри. Спеша захватить каждый уголок, каждую клеточку. И отовсюду забрать тот крохотный огонек, который составлял мою жизнь.
Этому смерчу нельзя было противиться. Он срывал на своем пути все преграды. Не замечал, как от его прикосновения у меня прерывается дыхание. Не чувствовал, как с каждым мгновением у меня все больше цепенеет тело и замедляется сердце. Он просто налетал, когда хотел, за несколько секунд вымораживал до костей, а потом так же внезапно отступал, оставляя после себя ощущение пустоты и слабое, бессильное чувство протеста.
Когда лорд-директор наконец насыщался, он всегда отходил на шаг, задумчиво к чему-то прислушиваясь. Его глаза в этот момент как-то по-особенному блестели и приобретали расчетливое выражение. Как у волка, оторвавшегося от поедания сочной туши, а теперь раздумывающего, не откусить ли еще.
Правда, второй глоток он делать не рисковал – наверное, для этого я слишком плохо выглядела. Лорд Эреной просто окидывал меня внимательным взором, после чего спокойно отворачивался и продолжал объяснение с того же места, на котором закончил.
Как я выдержала первые, самые трудные дни, честно говоря, не знаю. Постоянный озноб заставлял меня чувствовать себя больной. Ощущение бесконечного, вездесущего холода сводило с ума. У меня каждый вечер перед сном стучали зубы, а поутру я иногда не могла удержать кружку в сведенных судорогой руках.
Наверное, от отчаяния меня удержала лишь мысль, что это – не навсегда. Что когда-нибудь мучения оправдаются и я смогу дать достойный отпор любому позарившемуся на меня магу. Лорд Эреной так наглядно показал, что меня ждет, что никаких сомнений не осталось: как бы я ни брыкалась, рано или поздно меня все равно превратят в сосуд с драгоценной влагой, к которому будет припадать любой, кто окажется сильнее. Любой, кому только понадобятся мои силы. Всю жизнь, до самой моей смерти. И от этой участи не спасут ни дворцы, ни деньги, ни поклонники. За таким даром всегда будут охотиться. И я всегда, везде, куда бы ни направилась, буду рисковать оказаться пойманной в ловушку и навечно запертой в чьих-то роскошных покоях. Если, конечно, не наберу достаточно сил, чтобы этому воспротивиться.
Поэтому я стойко терпела чужие прикосновения, молчала, когда становилось особенно туго, и ни разу не высказала то, что я думаю о способе питания инкубов.
Свое слово лорд Эреной сдержал – мое драгоценное здоровье от его набегов не пострадало. Небольшая слабость, остававшаяся после «глотка», к утру проходила сама собой. Руки со временем все же отогревались. Внешне я тоже никак не изменилась. Ну разве что бледности на лице прибавилось. Что же касается остального тела, то на него, вопреки моим опасениям, так никто и не позарился, а на обильном трехразовом питании, которым меня неожиданно облагодетельствовали, даже тот суповой набор, который я стеснялась разглядывать в зеркале, выглядел уже не так устрашающе.
Постепенно ритм новой жизни стал для меня привычным. Ощущение постоянного холода со временем притупилось.
Мало-помалу я приспособилась даже к тому, что меня регулярно пьют, словно дорогое вино. И вроде бы даже нашла положение, в котором холод ощущался не так остро. Обычно для этого было достаточно сжаться в комок, заранее напрягая все мышцы, задержать дыхание и желательно крепко зажмуриться. Тогда колючие льдинки ранили изнутри не так сильно. Сам «глоток» казался не таким уж долгим. А мучительное оцепенение спадало гораздо быстрее. Особенно если перед этим я плотно обедала и укутывалась в мех от пяток до бровей.
Рэн, правда, все равно не верил, что мне не больно, и каждый раз, когда я его выпускала, придирчиво обнюхивал с ног до головы. Лишь убедившись, что Пламя все так же сильно и его хватает на нас двоих, он успокаивался и, свернувшись клубком, позволял мне исследовать свое большое тело, которое, признаться, вызывало у меня огромный интерес.
– А вот скажи, – однажды поинтересовалась у него я. Как раз после того, как закончила теребить покорно предоставленные крылья и взялась за чешую на шее. – Мое Пламя и то, что называют емкостью души, это одно и то же?
«Мм… нет, – не открывая глаз, отозвался дракон, которому, кажется, понравилось, когда его чешут. – Пламя нельзя разделить на части».
Я хмыкнула.
– Творец же как-то смог?
«Человеку до Творца… Впрочем, некоторые все равно пытаются».
– Получается, то, что у меня забирает лорд Кай, к Пламени отношения не имеет?
«Он берет лишь твои жизненные силы. А Пламя горит для меня».
– Как у вас все сложно, – посетовала я, протирая очередную чешуйку рукавом. Все равно дракон призрачный. Да и я тут не во плоти, так что испачкаться мне не грозит. – Тогда мне не надо беспокоиться, что он тебя обделит. Хотя сам лорд-директор считает иначе и, между прочим, утверждает, что Пламени вовсе никакого нет. И что это не более чем легенда.
«Лорд-директор не так много понимает в драконах, как ему бы хотелось, – проворчал Рэн, приоткрывая один глаз. – Люди вообще странно к нам относятся. Напридумывали себе всяких глупостей, ограничили себя какими-то рамками… Даже Всадников обучать начали, хотя изначально никто из нас в этом не нуждался».
– Ага! – торжествующе воскликнула я. – Значит, существование Всадников ты все-таки признаешь!
Дракон недовольно фыркнул.
