замкнутого пространства. Она отрешается от самой себя в потоке сенсорной информации. Пыль хрустит под подошвами ботинок. С затихающим свистом уходит воздух. Пов-скаф плотнее прижимается к телу по мере того, как умная ткань подстраивается под вакуум. Фамильяры, зависшие над плечами ее отряда, выглядят чудно?. Им бы следовало надеть виртуальные пов-скафы.
Хосе, Саадия, Тандека, Пейшенс. Олег мертв. Убит физикой. Перепутал вес с массой, скорость с движущей силой. Такую ошибку мог совершить только Джо Лунник. Он думал, что сможет остановить поехавший грузовой поддон одной рукой. Движущая сила загнала кости его вытянутой руки в грудную клетку и разорвала сердце на части.
Олег, Блейк в Байрру-Алту. За недолгую жизнь Марины на Луне умерло столько же людей, сколько за все ее годы на Земле. Смерть Олега расширила расщелину между нею и другими членами бригады. Хосе больше с ней не разговаривает. Марина знает, бригада винит в случившемся ее. Она приносит несчастья, она буревестник, магнит для плохой кармы. То и дело раздается новое лунное слово; апату — дух раздора. Луна — мать магии и суеверий.
Марина не может выкинуть из головы Долгий Бег. Она не понимает, как могли исчезнуть часы и километры. Она не понимает, как могла потеряться в чем-то столь иррациональном. Это был всего лишь эндорфин с адреналином, но, лежа в постели, она чувствует ритм ног, слышит сердцебиение барабанов. Ей не терпится вернуться. В следующий раз она разрисует тело краской.
Вращаются красные огни. «Шлюз разгерметизирован», — говорит Хетти. Она и все фамильяры исчезают, моргнув, и снова появляются в виде зеленых имен членов бригады, зависнув над каждой головой. Зеленый означает, что все системы работают нормально. Желтый — тревога: запас воздуха, воды, заряд батарей, что-то неладное с окружающей средой. Красный — опасность. Мигающий красный: чрезвычайная опасность, риск немедленной смерти. Белый — смерть.
— Проверка связи, — говорит Карлиньос.
Марина произносит свое имя и короткую скороговорку дня, чтобы проверить, не началось ли у нее азотное отравление.
— Прием, — поспешно добавляет она. Столько всего надо помнить…
— Открывается наружный шлюз, — говорит Карлиньос.
Его пов-скаф — мозаика наклеек, логотипов и иконок, а в центре спины — Огун, Сан-Жоржи, его личный ориша. На стене перед наружной дверью шлюза — икона Госпожи Луны. Ту сторону ее лица, что представляет собой череп, истерли тысячи пальцев в перчатках. Прикоснись на удачу. Прикоснись, чтоб обмануть смерть.
— Это Госпожа Луна. Она суше самой сухой пустыни, горячей самых горячих джунглей, холодней тысячи километров антарктического льда. Она всякий ад, который когда-то был придуман. Она знает тысячу способов, чтобы убить вас. Проявите неуважение — и она это сделает. Без раздумий. Без сожалений.
Один за другим Джо Лунники выстраиваются в очередь, чтобы коснуться Госпожи Луны. Пустыни, джунгли, Антарктика — это не то, что Карлиньос знал по собственному опыту, думает Марина. Они звучат как старая мантра. Молитва пылевика. Марина проводит пальцами по образу Госпожи Луны.
Через подошвы ботинок Марина чувствует, как со скрежетом поднимается наружная дверь. Полоса серого между серой дверью и серым полом увеличивается, открывая уродливую машинерию: парк поверхностных вездеходов, служебных роботов, коммуникационные башни, изогнутые кверху «рога» БАЛТРАНа. Брошенные машины, сломанные машины, машины на ремонте. Экстрактор, слишком высокий даже для этого громадного шлюза, опутанный гирляндами из желтых служебных мигалок: новогоднее дерево с фонариками и маячками. Ряды солнечных панелей, медленно поворачивающихся вслед за солнцем. Далекие-предалекие холмы. Поверхность Луны похожа на свалку металлолома.
— Давайте прогуляемся, — говорит Карлиньос Корта и ведет свою бригаду по эстакаде.
Марина попадает на поверхность. Нет никакого перехода, никакой границы между внутренним пространством и огромным наружным, нет даже особого ощущения голой поверхности и обнаженного неба. Близкий горизонт заметно искривлен. Карлиньос ведет бригаду по километровой петле, обозначенной световыми шнурами. Сотни Джо Лунников ходили этой дорогой, ее испещряет бесчисленное множество отпечатков, которые накладываются друг на друга. Следы ботинок повсюду; отпечатки колес, изысканные отметины крадущихся и карабкающихся роботов. Реголит — палимпсест каждого путешествия, которое совершили по нему. Он очень уродлив. Как всякий ребенок, которому вручили бинокль, Марина глядит на Главный Хрен, увеличив картинку; громадный семяизвергающий член длиной в сотню километров, который посреди Моря Дождей соорудили с помощью следов ботинок и отпечатков шин горняки, страдавшие избытком свободного времени. Пятнадцать лет назад он уже успел потускнеть, иссеченный следами, которые оставили последовавшие миссии. Марина сомневается, что к этому моменту в нем что-то сохранилось от былого залихватского духа мужского братства.
Марина смотрит вверх. И цепь ее собственных отпечатков прерывается.
Над Морем Изобилия стоит половина Земли. Марина никогда не видела ничего более синего, более истинного. В видимом полушарии доминирует Атлантика. Можно разглядеть западный край Африки, изгиб Бразилии. Можно проследить за круговертью океанских штормов, тянущихся к углублению Карибского бассейна, где они, взбаламученные, превращаются в чудовищ и монстров, а потом уходят, кружась, вдоль изгиба Гольфстрима к невидимой Европе. На востоке граница света и тени оказалась во власти урагана. Марина легко читает его спиральную структуру, точку его глаза. Синее и белое. Ни следа зелени, но ничего более живого Марина еще не видела. На циклере ВТО она смотрела на Землю из смотрового «пузыря» и изумлялась великолепию развернувшегося перед нею зрелища. Струящиеся облака, вращающаяся планета, линия восхода вдоль края мира. Первую половину движения по
