Лепешкин кивнул. Без удивления. Волгоград так Волгоград. Надо, значит надо.
– Понятно. Значит, браток, тебе к Элвису Кликману.
– Кому?!
– Увидишь. Думаю, сговоришься. Попробуем сегодня вечерком.
– А сейчас что?
– Еще не вечер. Только это… мне в кантине в долг не нальют, я ж так, охрана. А стоит там недешево. У меня вот, золота немного. И «семеркой» не сильно богат.
– Это ерунда. – Морхольд достал упаковки с нижним бельем. – Говорят, тут девчушки даже в чулках встречаются?
Лепешкин довольно ухмыльнулся:
– А ты все так же шаришь, пес старый. Пошли.
Морхольд крякнул, увидев впереди очередное сумасшествие с электричеством. Над входом в грубо сложенную арку, переливаясь голубыми отсветами, красовалась вывеска.
«Пушистый Бар Сук».
М-да. Теперь понятно.
А еще из темноты арки доносилась музыка. Самая натуральная бодрая музыка, самый настоящий, охренеть не встать, хард-рок. Морхольд, на голодный желудок после самогона чувствующий себя просто очень хорошо, ощутил себя еще лучше. Лепешкин, непонимающе смотря на него, уже стоял у входа. А Морхольд, не веря ушам, слушал «Велкро Флай» Зи-Зи Топ.
– Да пошли, что ли, – Лепешкин потянул его за рукав, – лабуду какую-то играют, а ты стоишь и прешься.
Прешься… А как иначе? Но тут Морхольд все-таки оказался по ту сторону арки и окончательно понял, что это просто рай. И больше никак.
Музыка гремела из старых и латаных колонок, почти полностью закрывающих небольшую сцену. Судя по запаху, генератор пыхтел неподалеку. И на сцене, втроем, на гитаре, басухе и ударных играли. Долбили блюз-рок, выдавая рифф за риффом, самые натуральные музыканты. Один даже в откуда-то добытых джинсах-скинни.
Барная стойка оказалась натурально барной стойкой. Длинной, выгнутой плавными линиями и подсвеченной. Правда, свечами, спрятанными в большие стеклянные банки. Зато их было много. И света они давали достаточно.
Зеркала, как и положено, занимали все стену за стойкой. А на полках – тут Морхольду хотелось ущипнуть себя – стояли разнокалиберные разноцветные бутылки. Мало того, часть из них казались до сих пор не открытыми. Такое еще возможно?
А на самой стойке… Морхольд выдохнул. Они казались ему просто волшебными феями. Дико распутными и прекрасными феями. И наплевать, что они тупо самые обычные, пусть и крайне ухоженные по нынешним временам, шлюхи. Ему нравилось.
Разноцветные кусочки материи. Так, чуть прикрывающие кое-что. Лениво-томные и тонко рассчитанные движения. Шпильки, мать их, босоножки на шпильках! Морхольд покосился на добрых два десятка солидных мужиков, пускающих слюни на крошек, вытанцовывающих на стойке, и моргнул.
Не иначе как в лепешкинской самогонке было что-то стороннее. Ну как можно впасть в такой ступор из-за далеко не самых красивых баб в мире?
Он толкнул в бок Лепешкина.
– А? – тот покосился полоумными и блестящими от влажных мечтаний глазами. – Че?
– Они ж замерзли. Вон, что плотнее, у нее все ляжки в пупырьях.
– …! – Лепешкин разозлился. – Ты, братух, порой просто чудовище. Зачем?
Морхольд вздохнул. Приблизился к уху Лепешкина и громко, стараясь переорать визги и запилы гитар, проорал:
– Затем, брат, что мне надо попасть в Волгоград. Потому что потом мне пешком надо будет идти в Анапу. Там моя семья!
Лепешкин вздохнул. Кинул взгляд на девиц с прыгающими под тканью округлостями.
– Тебе говорили, что ты на всю голову гребанутый?
Морхольд хищно и довольно осклабился. И кивнул.
– Ладно, хрен с тобой. Пошли.
У незаметного входа за баром, привалившись к косяку пудовыми плечами, скучал индивид с откровенно борцовскими ушами. И на Лепешкина он смотрел как-то недоброжелательно.
– Не велено…
Лепешкин нахмурился.
– Ты это, давай, не того…
Морхольд вздохнул. Самогонка выветривалась, и кое-что становилось ясным. Лепешкин без таких вот милых людей просто не мог. И ссориться умел с любым.
– Послушай, земляк, – он чуть подвинул Сашку, – мне бы увидеть хозяина этого чудесного заведения.
