– Не понял, – Кликман уставился на нее. – Достопочтенная мадам, вы ничего, часом, не перепутали?
– Это ты недавно перепутал долг и подарок, Димочка, – она пробуравила его прозрачными глазами. – Да-да. Я выкупила твой долг.
На стол с шелестом легла выцветшая желтая бумага. Кликман вздохнул.
– Его возьмешь без оплаты. Вернешься – долг спишу.
– Приплыли…
– Прилетели. Когда собираешься лететь?
Кликман что-то посчитал, подняв глаза к потолку и шевеля губами.
– Через два дня, по утру. Слышь, просто Морхольд?
– Да?
– Не опаздывай. Вторая площадка.
Он пообещал не опоздать.
В этот раз, оказавшись в «Пушистом барсуке», Морхольд уже не хотел здесь оставаться. Все было решено, оставалось собраться в путь. И выспаться. И найти врача. Спина напомнила о себе, совсем недавно. Полчаса, не больше. Но так, что ему хотелось ухватиться за стену.
Ди оглянулась, ища кого-то глазами. Лепешкин нашелся сам, возникнув словно из ниоткуда.
– Помоги ему добраться до комнаты, – женщина вздохнула. – Надеюсь, Морхольд, что все у тебя получится. И пока ты здесь, если понадобится помощь, знаешь, где меня искать. Спасибо тебе.
– За что?
Она улыбнулась и не ответила. И ушла.
Жуть встретила Морхольда недовольным сонным шипением. Он вколол себе средство и лег, постаравшись умостить левую ногу, отдающую пульсирующими рывками, удобнее. Жуть пристроилась под боком, неожиданно теплая, и тут же засопела. Морхольд заснул позже.
* * *
– Ну, братишка, как тебе? – Лепешкин широко развел руки, гордясь рынком, будто своей собственностью. – Красота?
– Не то слово! – Морхольд довольно кивнул. Скорее всего, здесь будет сложным не найти то, что необходимо. Рынок впечатлял.
В огромном помещении бывшего зала ожидания стоял шум вперемежку с гамом, густо приправленный совершенно диким ансамблем прочих звуков.
Визг металла на точильном кругу, хрюканье розово-молочных подсвинков и поросят в дальнем углу, вопли зазывал у больших закрытых шатров, перестукивания мастеров жестянки, слесарного и столярного дела, споры, богохульства и мат торговцев и покупателей, свист ветра в нескольких дырявых высоченных окнах, шорох метел в среднем проходе, бульканье подходящих чайников в едальнях, хохот и воркование свободных девиц, стоны вора, пойманного охраной и охаживающей того подкованными сапогами.
Не меньше гудящего роя звуков сразу навалились мириады запахов, живых и человеческих, как никаких других отличающихся от животных.
Пахло мясом, уже жарящимся и только брошенным мариноваться в яблочный уксус, углями, золой и горящим хворостом, самоварным мылом и щелочью от прачек, жиром, машинным маслом и канифолью, свиным дерьмом от, само собой, свиней и сортиром из-за небольшой стенки, самогоном и картофелем, только-только вырытым из земли, свежевыделанной кожей и синтетикой найденной где-то довоенной одежды, порохом из специального пакгауза для проб оружия, металлом, обрабатываемым в станках и болезнями от шлюх. И над всем этим кошмаром для одоро-эксперта густо струился шлейф немытых тел, застоявшегося пота и свежей крови.
– Цивилизация, – Морхольд харкнул вниз, попав на капюшон какому-то озабоченному торговцу пирожками, – что может быть прекраснее?
– Хорош, а? – Лепешкин скорчил рожу. – Почему ты всегда недоволен простыми вещами?
– Потому что я сноб, – буркнул Морхольд, – и тем более, что я абсолютно доволен. Без вот этого бардака мне сложно представить себе жизнь… если честно.
– В смысле?
– Да в прямом… Если бы здесь пахло мокрой листвой и дождем, то это означало бы только одно.
– Че?
– Что мы все-таки померли. А так – глаза не нарадуются, прямое доказательство восстания человечества, аки феникса, из пепла.
– Ну тя куда подальше, – Лепешкин покачал головой, – будь проще, всем легче станет. Ну, что ищем?
Что ищем? Да уж по порядку.
Теплый, желательно камуфлированный костюм. Белый маскировочный халат. Лыжи охотничьи, одна пара. Лучше всего, если правильные, подбитые выделанной шкурой с сохраненным волосом. Совсем идеально, если шкура лошадиная или лосиная. Теплую обувь, валенки или что-то такое же. А все остальное у Морхольда было свое.
Честный натуральный обмен, бартер, так сказать. Искусство, возрожденное Бедой. Именно сейчас стоило применить все его плюсы и минусы. И из ничего сотворить что-то.
