пальцем к правому запястью. – И надеюсь, когда-нибудь познакомлюсь с ними. Не знаю, что предшествовало всем тем событиям, что сейчас закружили тебя, но скажу следующее: наша жизнь, жизнь любого разумного предопределена с самого рождения, все его поступки и деяния – это есть судьба. Эльфийка и берката, что стали твоими женами – это твоя судьба. Йахины, что вновь обрели смысл своего существования, – это твоя судьба. То, что ты попал в эту пещеру и благодаря тебе я выжила, – это твоя судьба, но и моя тоже, линии наших судеб переплелись. На время или навсегда – покажет будущее.
– Все, – Матвей смешно сморщился и отмахнулся. – Хватит этой пихни, только еще одного Гласа мне не хватало. Тот тоже о всякой нирване, дзенах и прочей шаолиньской мути втирать любит. Что? – увидев, как чуть осуждающе качает головой Патиара, изумился он. – Вот такой неправильный я приам. Забыли про это все. Встать можешь?
– Да, – девушка с легким порывом ветра поднялась с земли.
– Наритос, – обернулся он к главному йахину. – Показывай, где у нас кухня.
– Да, мой Лорд, но не кухня, а столовая, – развернулся тот в сторону прохода, из которого в свое время появился маг, а вслед за ним и все йахины.
– В моей семье ели и готовили на кухне. В обычной панельной пятиэтажке площадей под столовую просто не предусмотрено, – пробурчал он, но послушно пошел следом.
Правда, пройти Матвей успел всего пару шагов.
– Ты уже не хочешь посмотреть на себя? – услышал он за спиной удивленный голос гарпии.
Каракал негромко ругнулся, а уже громче сказал:
– Вы тут со своими предначертаниями судьбы мне весь мозг вынесли, так что я и забыл, с чего начался наш разговор, – он повернулся к пернатой. – Что я должен увидеть?
– Себя, – пожала та плечами и, сделав круговое движение рукой, повесила между собой и парнем тонкую зеркальную пленку.
Первое, что бросилось Матвею в глаза – это были его глаза. Вот такое вот масляное масло. Но не обратить внимания на его новое, а может, просто обновленное зеркало человеческой души, было просто невозможно. Серые глаза, которые иногда отливали стальным цветом, остались в прошлом. Теперь он понял, почему огр и демонесса так восприняли его взгляд. Трудно оставаться спокойным, когда вместо обычных глаз на тебя смотрят два ртутных шарика, без малейшего признака зрачка. Взять глаза гарпии с ее третьим веком или, например, черно-красные глаза Иргиз – и те и другие были намного душевнее и теплее его гляделок.
– Это навсегда? – удрученно спросил он гарпию.
– Что?
– Глаза.
– Тебя что-то смущает?
– Шутишь? – выглянул он из-за плоскости магического зеркала и посмотрел на пернатую. – Шутишь, – утвердительно кивнул он. – Давай-давай, дальше издевайся над моим неокрепшим разумом.
– Что тебе не нравится? – раздраженно бросила крылатая девушка и встала рядом с Матвеем. – У меня вон, вообще, как у курицы глаза, и жить мне это не мешает.
– Там, где я вырос, – продолжая смотреть на себя в зеркало, стал пояснять тот, – есть поговорка, что глаза – это зеркало души.
– И судя по этой поговорке, имеющие красивые глаза и душу должны иметь соответствующую, – с иронией ответила та, но потом вдруг резко закончила: – Чушь. Причем полнейшая. Я могу тебе привести сотню примеров разумных с красивыми глазами, что творили просто ужасные вещи, словно у них и вовсе души не было. Далеко ходить не надо, – она указала рукой в то место, где еще недавно лежал труп демонолога. Сейчас его там не было – йахины уже прибрали куда-то. Даже пятно крови затерли. – Ресидос для человека был очень даже симпатичным, и глаза у него были красивыми, а то, чем он занимался, ты видел сам и смог прочувствовать на себе.
– Убедила, – кивнул Матвей, оторвался от глаз и продолжил себя разглядывать уже в общем.
Если бы сейчас он вдруг оказался среди средневековых флагелантов[6], то последние наверняка приняли бы его за своего собрата. На теле Каракала практически отсутствовали неповрежденные места. Шрамы, большие и маленькие, безобразные и ровные, словно от лезвий бритвы, покрывали торс от ключиц и до пупка. И это только анфас, а что там на спине – и думать не хотелось.
– Офигеть шрамирование вышло, – потрясенно произнес Матвей, крутясь возле зеркала. – Я Франкенштейн. Хорошо еще морда лица осталась почти в неприкосновенности.
Все остальные изменения, произошедшие с ним, были восприняты как-то совсем спокойно – как само собой разумеющееся. И потемневшая кожа цвета кофе и чуть молока, словно он только вчера приехал с берега теплого моря, где дней двадцать жарился на солнце. И основательно посеребренные сединой волосы, что сразу прибавляло ему несколько лет к возрасту. И резко очерченные скулы. И нависшие над глазами брови, краешки которых орлиными крыльями взмывали вверх, отчего и так холодный взгляд только усиливался, превращаясь в рентген. И даже поменявшие форму и чуть заострившиеся
