— Насчёт того, что этот граф был Тоскливым, у меня сомнений нет. — Кэт раскрутила на верёвочке мокрый пакетик чая и метнула его в воображаемую цель на стене.
Фурия покачала головой:
— У сердечных книг не бывает названий. — И, наклонившись к книге, добавила: — Но внутри у тебя ничего же такого нет, ведь правда? Никакого жизнеописания графа Тоскливого?
— Это конспирация, — прошептала петушиная книга. — Очень-очень хитрая конспирация.
Фурия устроилась вместе с книгой в одном из спальных мешков. Она снова надела комбинезон, и, хотя он был немного влажным и от него пахло плесенью, он больше не вонял кровью и потом, как прошлым вечером.
Кэт наблюдала за ней, остановившись в нескольких шагах.
— Что ты задумала?
— Если это действительно моя сердечная книга, то пришло время её испытать.
— Никакой библиомантики в моём доме!
— Слишком поздно! — возразила книга. — Я — самое благородное произведение искусства библиомантики. Моим создателем был потомок самого Григория Распутина, моя бумага…
— Давай-ка мы проверим, — сказала Кэт, — как поведёт себя в печке этот продукт искусства?
— Какое невежество! — возмутилась книга и повернула клюв к Фурии.
Она снова хотела прикоснуться к её щеке, но девочка схватила книгу за клюв и отодвинула от себя. Та отчаянно захрипела, будто её душили.
— Ну-ка сиди смирно! — приказала Фурия и, положив книгу на колени, оглядела тёмно-красную обложку, потом поднесла её к свету одинокой лампочки.
Обложка была испещрена следами боёв, которые устраивал Иеремия, но никаких серьёзных повреждений девочка не заметила. Даже позолоченные края были со вмятинами и царапинами, но узкий книжный блок держался довольно крепко. Фурия раскрыла книгу и с удивлением обнаружила, что её форзац[10] сделан из шёлковой бумаги в цветочек.
— Миленько! — улыбнувшись, сказала она.
— Высочайшее качество! — Голос книги звучал приглушённо, потому что она лежала на коленях Фурии и её клюв упирался в бедро девочки.
Томик был нетолстым — на взгляд Фурии, чуть меньше двухсот страниц и довольно компактным — его можно было носить в кармане комбинезона. Латинские буквы внутри были написаны вручную, некоторые чуть выше или чуть ниже своих строчек.
Фурия быстрым движением перелистала страницы. В затхлой каморке Кэт вдруг почувствовался запах типографской краски и клея.
— Попробуй, — сказала книга. — Сейчас тебе нужно разделить моё страничное сердце.
— Я никогда этого не делала.
— Я тоже, — сказала книга. — Вместе у нас получится.
— «Тили-тили тесто, жених и невеста…» — сказала Кэт.
— Это я могла бы спеть о тебе, — возразила Фурия.
Книга хихикнула.
— Это ещё почему?
— Вы с Финнианом…
Кэт прикусила нижнюю губу.
«О-о, — подумала Фурия, — вот она, болевая точка».
— Он бы никогда… со мной, я имею в виду… Ведь я всего лишь охочусь на петушиные книги.
— И правильно! — выкрикнула книга. — Человек с безупречными манерами!
— Держи клюв на замке, — велела Фурия.
Кэт стояла в центре комнаты. Вид у неё был совершенно окаменевший.
— Он собирает уничтоженные книги, чтобы их похоронить. Чтобы из них выросли новые деревья. Он тебе об этом говорил? Таких, как Иеремия, Финниан ненавидит. И не может понять, почему я… В общем, точно так же, как и ты. Никто меня не понимает. Мы с ним друзья, и ничего больше, потому что он тайно презирает меня за мою работу.
— А вот мне вовсе не кажется, что он тебя презирает, — сказала Фурия, уверенная, что поднаторела в вопросах любви, поскольку знала пример бесчисленных романов, которые ей довелось прочитать, — в этом она походила на бедняка, никогда не пробовавшего ничего, кроме грубого хлеба, который вдруг стал бы изучать экзотическую поваренную книгу.
— Я-то знаю, поверь мне.
Клюв под раскрытой обложкой книги вцепился Фурии в ногу.
