Легенды древнего Хенинга (сборник)

Но опоры не нашлось и здесь.

– Мой государь, я знаю, о чем вы говорите, – поклонился рыцарь. – Простите за дерзость, но если дело обстоит именно так… Вам действительно следует поторопиться.

III

– Также недопустимо, считаю я, чтобы наши стражи привыкали уподобляться – и словом, и делом – людям безумным.

– Сущая правда.

– Дальше. Станут ли они подражать ржанию коней, мычанию быков, журчанию потоков, гулу морей, грому и прочему в том же роде?

– Но ведь им запрещено впадать в помешательство и уподобляться безумцам.

Платон. «Государство»

Эти сны были порождением всех дьяволов ада.

…бой шел в проломе. Западная башня уже горела, но двое лучников, надрывно кашляя, еще стреляли из-за зубцов парапе та. Жерар-Хаген возблагодарил Господа и миланскую сталь доспехов: двойная кираса с оплечьем оказались выше всяких похвал. Щит давно треснул, его пришлось бросить на краю рва. Сейчас молодой граф бился короткой секирой, зажав в левой руке кинжал. Упоение схваткой кружило голову, близость победы лишь добавляла хмеля в происходящее. Мятежники гибли угрюмо, без надежды на милость, сражаясь за каждую пядь замка Шэн. Верного Эгмонта оттеснили к караулке: стоя на пятой ступени лестницы, он прорубал путь наверх с холодным упрямством, достойным рода Дегю. Высоко подняв щит, чтобы прикрыть лишенную шлема голову, рыцарь мерно взмахивал широким мечом. «Наверное, так косит смерть, – подумалось Жерару-Хагену. – Жестоко, метко и… равнодушно». Больше для посторонних мыслей времени не осталось. На мостике, соединявшем передовую башню с замком, мелькнула гигантская фигура Карла-Зверя, и молодой граф ринулся туда. Кинжал застрял в чьем-то кольчатом воротнике; перехватив секиру двумя руками, закованный в броню сын Густава Быстрого был похож на «травяного монашка», Божьим попущением достигшего роста человека. Решетка забрала помялась, но казалось, что мститель и слепым чувствовал бы себя не менее свободно – секирный месяц порхал меж тучами, и искры-звезды отмечали путь… месяц… звезды… дым над башней…

Сгинь! рассыпься, пропади, бесовское виденье! Стыдно, Боже, Господь милостивый, как стыдно! – Говорят, конокрадов по селам топят в нужниках, и я, граф цу Рейвиш, ветвь Хенингского древа, барахтаюсь в вони и позоре мерзкой грезы, бессилен…

…они встретились. Отражая удары секиры щитом, Карл-Зверь нехотя пятился к подъемным цепям. Узурпатор и убийца родичей, ценя в людях и действиях прежде всего силу, лжебарон отступал перед собственным идеалом: силой, превышавшей его собственную. Карла терзал страх. Впервые в жизни: бурной, стремительной и кровавой. Секира Жерара-Хагена грохотала весенним ливнем, отмечая клеймом разрушения все, к чему прикасалась, – бляхи щитового навершия, гребня шлема, пластины поножей… Трудно было угадать в столь хрупком на вид бойце скрытую мощь, удесятеренную яростью и сознанием правоты. Удары гулко отдавались в вышине, словно вся битва сошлась воедино здесь, на замковом мосту, словно небо, дыша чадом и дымом пожара, вскрикивало от удовольствия. А внизу, задрав голову, всматривался в поединок вождей рыцарь Эгмонт, и лестница за рыцарем полнилась жертвами его меча… дым… небо… лязг металла, трижды упоительней песен шпильманов о любви…

Прочь!!!

Господи, за что?! Чем прогневал тебя, если караешь?! Сон обрывками паутины виснет на руках, ногах, сердце, сон болотной топью тянется следом, желая поглотить целиком, без остатка, и что самое страшное – мне сладок мой позор, тяжесть секиры, нелепое железо на теле, я занял Гибельное место за Круглым Столом, и цитадель рыцарства вскоре падет от этой сладости, слабости, позора в личине почета… я больше никогда не буду спать!.. никогда…

Просыпаюсь.

Лежу с открытыми глазами, чувствуя, как медленно высыхает пот, делая кожу липкой.

IV