Ведь тогда сигнализация вообще никак не среагировала! Мы потом вызвали экспертов, те что-то крутили, вертели. Может, датчики сделали слишком чувствительными, и в этот раз они от солнца нагрелись. Доподлинно неизвестно.
– Огонь, вода, что следующее? Какая еще стихия обрушится на участников телешоу? – философски вопросил Генри. – Если бы я был суеверным, решил бы, что на наш проект наслали проклятие. – Он усмехнулся. Екатерина опустила глаза. – Что ж, перейдем к обсуждению остальных женихов. Как вы отнеслись к тому, что Семен обратился за помощью к своей маме?
– Вообще-то это было довольно мило, – улыбнулась великая княжна. – Я привыкла видеть господина Столыпина энергичным, полным разнообразных идей. А в тот день он раскрылся с мягкой, трогательной стороны. Как улитка, выглянувшая из своего домика и растопырившая рожки. – Екатерина, задев тряпичный цветок, пошевелила в воздухе указательными пальцами, наглядно демонстрируя, как именно улитка шевелит рожками, выглядывая из домика. – И потом, еще во время обеда Семен признался, что главная любовь всей его жизни – это мамочка. Жен может быть много, а мамочка – одна, это я его цитирую. Так что ничего удивительного в его звонке маме не было, сюрпризом это назвать нельзя. Тем более яичница у него получилась на восемьдесят баллов из ста, а дыня – на все девяносто.
– А сколько баллов вы присудили бы швабре Алексея?
– Тысячу. У Алексея, безусловно, золотые руки. Думаю, если бы у него было чуть-чуть больше времени, он из тех же подручных материалов соорудил бы летающую метлу для Бабы-яги.
Генри рассмеялся. Смех у него был негромкий и приятный.
– Как насчет Ивана?
– О, было очень приятно рассказывать ему, как прошел мой день. Мы отлично поболтали. Жаль, что десять минут закончились так быстро. Иван – прирожденный слушатель. Серьезный, вдумчивый. – «Почти как вы, Генри», – хотела добавить Екатерина, но постеснялась.
– Благодарю за интервью, ваше высочество. Наши десять минут в прямом эфире тоже закончились слишком быстро. Передаю слово Ангелу Головастикову.
Генри вытащил наушник из уха и встал.
– Вы еще не полюбили березовый сок? – без особой надежды на положительный ответ спросила великая княжна. – А то у меня есть.
– Еще не полюбил, – любезно ответил Генри.
– Жаль. Генри, я ведь так толком и не поблагодарила вас за мое спасение! – вдруг спохватилась Екатерина. – Я так растерялась, а вы указали мне путь.
– Ерунда, я ничего не делал, вы сами оттуда вышли. – Генри даже отвернулся от великой княжны, чтобы показать, как мало значения он придает своему подвигу.
Оператор, складывающий штатив, высморкался, как простуженный слон.
Екатерина поморщилась и тронула Генри за рукав темно-синей рубашки-поло, привлекая его внимание.
– Нет-нет, получилось совсем как в кино! Знаете этот фильм-катастрофу – «Наводнение в столице»? Там еще Василиса Прекрасная в главной роли, играет графиню Невскую, которую спасает Брюс Уиллис.
– Разумеется, знаю. Одна из лучших лент начала девяностых. А Василиса Прекрасная – одна из лучших актрис всех времен. У меня в комнате, над рабочим столом, ее плакат.
Екатерина взмыла вверх из своего кресла наподобие желтой ракеты.
– Правда? А какой? Черно-белый, где она смеется? Или романтичный, где она среди осенних листьев? Или задумчивый, где она смотрит вдаль?
Генри удивился.
– Вы тоже поклонница Василисы?
– Я ее дочь.
И Генри посмотрел на великую княжну так, словно впервые ее увидел. Собственно, именно так – восхищенно и открыв рот – и положено всем нормальным людям смотреть на будущую императрицу Российской империи. Ну наконец-то!
Глава 18
Сладкая идея
Встреча с потомками декабристов проходила тяжело.
Некоторые потомки явились на прием к премьер-министру с грудными и не очень грудными детьми. Младенцы-потомки время от времени принимались орать и дергать ножками и ручками, требуя внимания. Взрослые потомки вели себя не лучше: тоже орали и сучили конечностями, требуя повышения запланированной компенсации.
Особенно неистовствовал Матвей Муравьев-Апостол, чей прапрапра– и так далее – дедушка был одним из пяти наиболее жестоко осужденных декабристов. Напирая на тот факт, что дедушку лишали жизни дважды, поскольку в первый раз веревка порвалась, Муравьев-Апостол требовал двойного увеличения ежемесячных выплат.
