запавших глаз вперился в мост с собравшимися там людьми, губы теперь были плотно сжаты, и заострившееся белое лицо казалось каменной посмертной маской… Маской смерти.
Вестник смерти. «Это предвестие смерти, – колотилось в мозгу, – это смерть, это гибель, этот взгляд не отпустит так просто, это не укор совести палачей, это возмездие, мщение, и настанет оно сейчас, немедленно…»
– Бегите, идиоты!
Крика не вышло, не вышло даже шепота, лишь судорожный сиплый выдох вырвался из груди, не оформившись и подобием слов. Утопленница медленно повернула голову, взглянув на человека в воде у своих ног сверху вниз, – снисходительно и словно бы сожалеюще, и, кажется, посиневших от удушья губ коснулась улыбка…
Она отвернулась и раскинула руки, подняв лицо к небу, как это делают крестьянские дети, когда среди жаркого лета после многодневного палящего зноя с небес начинают падать первые капли внезапного дождя. Курт ощутил, как вода вдруг потеплела, быстро становясь все горячее с каждым мгновением, будто Регнитц обратился огромным котлом, под который невидимый великан подбросил охапку хвороста и раздул пламя. Над поверхностью воды тяжелой шапкой повис горячий пар, глаза защипало, а на лбу выступили капли пота, и майстер инквизитор стиснул кулак с четками еще крепче, не зная, не понимая, сделал ли он это рефлекторно или же впрямь ища защиты у почившего святого.
На поверхности реки вспучились огромные пузыри, лопаясь с летящими во все стороны брызгами, вода вмиг стала уже не теплой – горячей, обжигающей, кипящей, и сквозь туман в глазах Курт увидел, как толпа, наконец, отшатнулась, как люди рванули в стороны, давя друг друга и спеша уйти. Застывшая в воздухе утопленница мучительно и громко выдохнула, будто все это время держала на плечах тяжелую ношу, которую, наконец, смогла сбросить, и горячий воздух встал колом в глотке, когда за ее спиной к небу взметнулся огромный, во всю ширь реки, столб бурлящей воды. На лицо плеснуло горячим, перекрыв дыхание, а легкие словно кто-то окунул в кипящий котел; руки свело от напряжения и жара, и Курт ушел под воду, едва успев набрать воздуха, изо всех сил пытаясь собраться для рывка, но понимая, что сил не хватит, и если сейчас он не сварится заживо, то попросту захлебнется, не сумев выбраться из беснующейся реки. Уже предощущая, как в легкие льется этот смрадный кипяток, он почувствовал, что вода вокруг вздыбилась, вытолкнув его наверх, не дав погрузиться в глубину, и словно бы продолжила сжимать в горячих объятьях, поддерживая на поверхности.
Над рекой, почти целиком скрывая собою мост, часть улицы и окон ратуши, клокотал раскаленный пар, сквозь который едва-едва можно было разглядеть мечущиеся людские фигуры, а вознесшаяся к небу вода падала на них бесконечным плотным ливнем, и сквозь шум бурлящей реки слышны были крики – исступленные, неистовые. Казалось – это не человеческие голоса, казалось, что там, на мосту, толпа полоумных мясников заживо кромсает на куски стадо свиней, и животные верещат от боли, захлебываясь в собственной крови… Вода лилась и лилась, обрушиваясь вниз уже не дождем, а стеной, река кипела, взбивая воду пеной, и уже ничего нельзя было разглядеть вокруг за непроницаемой паровой завесой…
Все оборвалось внезапно, как и началось, – столб воды, точно огромная мертвая змея, рухнул вниз, снова обдав Курта горячей волной, а река вмиг прекратила кипеть, и можно было бы решить, что все это почудилось, что ничего не было, если б не эти истошные нечеловеческие крики, доносящиеся сквозь повисший в воздухе медленно остывающий пар. Курт с хрипом вобрал в грудь горячий влажный воздух, лишь теперь поняв, что до сих пор почти не дышал, и, собрав все силы, тяжело, чувствуя, как сводит мышцы от напряжения, рванулся к берегу – туда, где, насколько он помнил, вместо набережной должен быть голый берег, плохо видя, куда плывет, и не зная, хватит ли его на то, чтобы выбраться.
– Руку давай!
Голос охотника пробился сквозь шум в ушах и несмолкающие вопли, когда под ногами ощутилось вязкое, скользкое дно. Курт не глядя вытянул руку, Ван Ален ухватил его за запястье и с надсадным кряхтением выволок из воды. Курт повалился на траву, отплевываясь и задыхаясь, по-прежнему судорожно сжимая четки и пытаясь привести в норму дыхание. Перед глазами рядом с сапогами охотника маячил подол белого платья, а сверху доносился голос Нессель, но что говорила ведьма, он разобрать не мог – то ли молилась, то ли попросту по-женски причитала над ним, то ли бранилась; голос ее был тихим и каким-то размазанным…
– Что… – с усилием выдавил Курт и, откашлявшись, договорил: – Что вы тут делаете?
– Твоя монашка сказала, что должна быть тут, – напряженно отозвался Ван Ален. – И если б ты видел ее в тот момент, сам не смог бы возразить… Что за хренова чертовщина тут была?!
Чертовщина?..
Курт с трудом уперся в траву ладонью, перевернув себя на бок, и лишь сейчас разжал кулак, глядя на четки в своей руке. Четки отца Юргена, они самые, знакомые до каждой бусины, не подмененные дьявольской обманкой… Она держала их в руке. Она подхватила их в глубине и вынесла, чтобы вернуть…
Курт рывком сел, почувствовав, как закружилась голова и короткой резкой болью отозвалась потянутая мышца в пояснице, и уставился на свои руки, вытянув их перед собою. Никаких ожогов, кроме старых, что были получены больше десятка лет назад, никаких повреждений, даже кожа не покраснела; а ведь он был уверен, что не чувствует боли лишь временно, что все тело ошпарено, в волдырях и со слезшей кожей…
– Что? – уточнил охотник опасливо, глядя, как он дрожащими пальцами ощупывает лицо. – Что такое?
– Ничего… – растерянно отозвался Курт, снова посмотрев на руки, и поднял голову, переведя взгляд на мост, откуда доносились незатихающие крики
