– Думаю, колесница, да, – покусав губу, закивала девушка. – Иначе б зачем колеса? Что-то вроде тачки. И седло там имеется – хоть и чудное. Значит, можно сесть и поехать… с горки! Ну, как зимой на санках.
– Так все и есть, – Арцыбашев вновь взял невесту за руку. – Ну, что, берем наших молодцов, да в Хилково!
– В Хилово, Магнус.
– Пусть в Хилово. Далеко это?
– Верст десять. Вкруг болота да лесом. Ты прав, ратники там не помешают – шалят разбойнички-то, шалят.
Постояв на крыльце, Ефимий Сухостой проводил глазами ушедших господ и довольно осклабился: вот уж поистине не знаешь, где найдешь, где потеряешь. Два серебряных талера приятно тяжелили привешенный к поясу кошель – «кошку». Шили такие, по старой новгородской традиции, из кошачьих шкур, отсюда и название.
– Что-то ты весел, Ефим! – оглянулись стрельцы. – Аль продал что?
– Да так, – целовальник пожал плечами. – Может, чего и сладится.
– Господине… – как-то незаметно просочилась в приказной двор юная совсем девчонка – курносая, веснушчатая с рыжеватой косой. – У меня дело к тобе есть.
Сказала – и в пояс, кланяться.
– Да что там за дела у тебя, дщерище? – расхохотались стрельцы. – Поди, в куклы поиграй.
– К господину Ефимию дело.
– Ну, Ефимий, смотрю, везет тебе сегодня на дела! – один из стрельцов поправил на голове шапку. – Только, думаю, на этот раз дело твое уж точно – безденежное. Вона просительница-то – ага! Боярыня столбовая – сразу видать.
– Не, не боярыня, – поддержал другой стражник. – Купчиха, богатейшая заморская гостья. Серебрища у ней – видимо-невидимо. Может, еще и нас одарит. А, дщерь?
– Ага, одарит! Как бы наше не украла. Да гнать ее в шею!
Подьячий, однако же, девку не прогнал – настроение хорошее стало, не хотелось ни на кого кричать, ни с кем ругаться. Зевнул Ефимий да махнул просительнице рукой – заходи, мол.
– Мне бы, господине, с тобой с глаза на глаз переговорить, – улучив момент, шепнула на крыльце девчонка.
Вот тут приказной ее и отшил бы – вот еще, со всякой мелочью пустобрюхой шептаться – да вот не успел: коснулась ладошки денежка – полновесная новгородская «копейка». Коснулась и, жалобно звякнув, пропала в бездонной «кошке».
Повернулся Сухостой, шепнул милостиво:
– Еще одну дашь – так и быть, выслушаю да, может, чем и помогу.
– Помоги, помоги, кормилец, – обрадованно закивала просительница. – А за помощь твою еще тебе награда будет.
Отвел подьячий девчонку за угол, встали неприметно в тенечке… И тут поведала-попросила дева такое, что Ефимий вдруг впал в сильное изумление, однако же – опыт! – виду не показал. Подбоченился, ровно ничего такого и не услышал, да, с мыслями собираясь, переспросил:
– Двое, говоришь, приходили? Богатая пара?
– Дак да! Чего спрашивали-то?
Глаза юной просительницы сверкнули нехорошим блеском. Этаким бесстыдно-бесстрашным, наглым – мол, говори, иначе… Иначе худо будет! Совсем.
Сухостой все же приосанился:
– А тебе что за дело до чужих дел?
– А вот! – не растерялась девка, тотчас же сыпанула в с готовностью подставленную ладонь целую горсть серебряшек – около дюжины денежек с изображением всадника с копьем.
Подьячий повел плечами, осмотрелся:
– Пошли.
Девчонка не переспрашивала, не уточняла – молча зашагала сзади, в полной уверенности, что ничего с ней плохого не случится, что никуда не затянет ее злодей-приказной, не нападет, не учинит толоку-насилье – девичью честь не порушит. И такой спокойной уверенностью веяло от просительницы, что Ефимий наконец-то смекнул: не сама по себе явилась эта хитроглазая дева, не по своей собственной воле. Послана! Теми людьми послана, кто на это право имеет, про которых расспрашивать ежели – так язык отрежут вмиг. Вместе с головой, знамо дело.
Приведя девчонку в амбар, подьячий без лишних слов откинул рогожку:
– Вот. Про это и спрашивались. Интересовались.
Дева – видно было – замялась, застыла, удивленно глазами хлопая. Потом нагнулась, несмело вытянув руку, потрогала тускло блестящий металл, принюхалась:
