– Я… я бы хоть сейчас, но…
– То-то же. – Она вдруг улыбнулась – светло и без всякой горечи. – А раз так, то и нечего мне туда. Здесь-то я при деле – соседи вон всегда с уважением. Опять же за бабкой надо приглядывать. А там? Сидеть одной, как курица на конюшне? Нет уж, спасибо. Так что езжай-ка, сударь, и пораскинь мозгами – нужна ли тебе девчонка из хаты, соломой крытой? А осенью, коли надумаешь, возвращайся. Тогда, глядишь, и домик твой пригодится. С садиком.
– Не хочу ехать… – Он целовал ее жадно, гладил по волосам. – Бросил бы эту столицу к чертям собачьим, но ведь не выйдет… И так уже его высочество пишет – почему, мол, так задержался? Надоело, честное слово…
– Ну-ну, – она мягко приложила ладошку к его губам, – так ты, сударь мой, и до бунта договоришься. Скажешь потом – задурила голову ведьма деревенская, хитрая…
– Задурила, а как же? Натурально с ума свела…
– Всё-всё… Отправляйся, не трави душу.
Она высвободилась, отступила на шаг, поправила платье. Роберт смотрел на нее, переводя дыхание.
– Возьми вот. – Она протянула ему баклажку. – И кучера угости. Чтобы болтал поменьше… Да не смотри ты так! Пейте оба – не помрете уж как-нибудь. Просто он позабудет, что по дороге было, а ты – совсем даже наоборот. Будут тебе сегодня сны на прощанье сладкие…
Когда повозка скрылась из виду, хозяйка вернулась в дом. Присела к столу, подперла кулачком щеку и надолго задумалась. Ставни были прикрыты. Прохладная полутьма терпко пахла шалфеем, тимьяном, мятой.
– Яна! – Из смежной комнатки донесся надсадный кашель.
– Иду, бабуля.
Старуха лежала в дальнем углу – иссохшая, с запавшими глазами и заостренным по-птичьи лицом. Узловатые пальцы комкали покрывало.
– Ближе подойди. Сядь.
– Что такое, бабушка? Плохо?
– Опять твой хлыщ приезжал?
– Да, – сказала Яна спокойно. – Но теперь уж долго его не будет.
– Сбежал-таки?
– Говорит, до осени.
– Ишь ты. А с этим как? – Старуха, протянув костлявую руку, прикоснулась к животу внучки. Прикрыла глаза, прислушиваясь к чему-то. – Сказала ему?
– Собиралась, да так и не собралась. В жены все равно не возьмет – разного поля ягоды. Ну и смолчала. Вернется – узнает, а нет – так нет.
– Эх, – тоскливо сказала бабка, – это я проглядела, дурища старая, проспала. Не отвадила его вовремя. Эти бароны да графы – как воронье. Не шуганешь – склюют подчистую…
– Тихо-тихо. – Внучка погладила ее по плечу. – Развоевалась, защитница. Уж как-нибудь своим умом проживу.
– Проживет она… Ума-то – амбар, не меньше… А дитю каково придется? Ну, положим, родится дочка – силу ведовскую ей передашь, как мамка тебе когда-то. А если сын? Хоть и редко, но ведь бывает у нас такое. Вот и представь. Учить ты его не сможешь – будет с соседскими весь день ошиваться. А те, чуть что, пальцем тычут, скалятся – байстрючонок…
– Пусть только попробуют – враз языки отнимутся.
– Угу, а на следующий день – соседи к тебе с дрекольем да с вилами.
– Тьфу на тебя, старая. Умеешь ты застращать! Да только к чему все это? Нету мужа – и точка. Что я его – из горшка достану?
Старуха пожевала губами, уставившись в потолок. Покосилась на Яну:
– Ты Штефана-плотника давно видела?
– Месяца три, пожалуй. Он в городе был, на заработках.
– Вчера заходил, тебя не застал. Расстроился.
– И что с того?
– Присмотрись к нему.
– Бабуля! – Травница фыркнула. – Что мне к нему присматриваться? Он за мной с детства хвостиком ходит. Вот уж кто мне даром не нужен…
– А ну, цыц! – Старуха, приподнявшись, так сжала внучке ладонь, что та испуганно ойкнула. – Я что – прошу ему глазки строить? Сказала же – присмотрись! Вот прямо сейчас сходи. Поняла?
Яна кивнула растерянно. Бабка обессиленно откинулась на подушку и отвернулась, давая понять, что разговор окончен. Внучка поправила ей покрывало и вышла. Потопталась в соседней комнате, потом махнула рукой – ладно, дескать, так уж и быть. Сбежала с крыльца и зашагала к деревне.
Дом Штефана стоял с краю. Сам плотник – высоченный, чуть сутулый детина с длинными жилистыми руками – возился на улице, поправляя забор.
