бомб в нее забросить, по одной на пять квадратных сажен. У тебя на кораблях и прамах, ежели турецкие призы присчитать, четыреста пушек с каждого борта. Протяженность морского фрунта Еникале — пятьсот шагов. Сам посчитай, какая плотность огня получится! Берег наклонен к морю: стало быть, перелеты и рикошеты придут в спину туркам у противоположной стены.
— Сколько мне кораблей калеными ядрами сожгут, тебя не беспокоит. И люди… Знаешь, матросское обучение каких трудов стоит? Не ваше пехотное "ать-два"! А ты их хочешь на стенах положить!
— Господь с тобой, Матвей Христофорович! Не хочу. Главное правило Вобана: "больше пороха — меньше крови" я всегда стараюсь соблюдать. Ущерб в судах неизбежен, но людей с них можно спасти. Поставь прамы на опасные места: они нам не будут нужны после завоевания выхода в Черное море. По крайней мере, не в таком количестве. И еще напомню. По ту сторону стен — тоже моряки. Излишка в умелых матросах у султана нет, ибо природные турки мореходством занимаются мало, греки ненадежны, а берберийцы дисциплины не понимают. Истребив тех, кто в крепости, ты не встретишься с ними в море.
Ох, как не хотелось вице-адмиралу тратить своих людей на штурме! Ох, как я его понимал! Но сколько ни охай, обстоятельства не переменишь. Брать Еникале надо. Стоять пред очами государя, оправдываясь за невзятие… Это, знаете ли, куда страшней, чем под картечью! Картечь — пустяки в сравнении. А если на столе у Петра будет лежать рапорт генерал-майора Читтанова с отвергнутым тобою планом атаки — переложить ответ на армию не выйдет. Змаевич, как умный человек, это предвидел и упирался не слишком долго. На другой день принялись ломать брошенные дома, делать из их материала штурмовые лестницы, фашины и рогатки. Жители керченские за свое имущество не стояли, разбежавшись при первой высадке. Мародеры, конечно, в сем виноваты — однако еще покойный Ксенидис докладывал, что здешние христиане мало сочувствуют русским и помогают только за деньги. Вполне естественно, ибо мы угрожаем их благополучию. Рабы и рыба. Вот главные статьи крымской торговли. Прошлая война уполовинила первую из них; ак-чора, сиречь белые рабы с российских окраин, стали редким товаром. Теперь поток невольников шел из Грузии и Черкесии, лишь краешком задевая Крым. Рыбу, в отличие от людей, греки ловили сами — но продавали тоже в Константинополе. Мечтателей, коим вера дороже кошелька, в этой нации трудно найти. Разве среди юношей, не обремененных семьей и хозяйством.
Определенную уязвимость придавал Еникале недостаток воды. Колодец внутри был, но плохой. Акведук с каменными трубами, тянувшийся от источника в холмах, нашли и разрушили. Сие, однако, не прибавило сговорчивости защитникам: парламентера с предложением сдачи прогнали взашей. Наверняка в крепости имелась цистерна с водяным запасом. Перед разрушением трубы стоило бы поступить, как Абу-Муслим, испортивший воду осажденного Дербента овечьей кровью — жаль, не было ни овец, ни иного скота. А самое главное — не было времени для осадных хитростей. Значит, придется проливать не скотскую кровь, а свою.
Отряд, командированный для атаки со стороны поля, я остановил чуть за пределом прицельного пушечного выстрела от укреплений. Замелькали кирки, мотыги и лопаты. Вражеские вылазки — одну днем, другую ночью — отбил с уроном неприятелю, быв к ним заранее готов. В темноте сделал еще одну линию ретраншемента, гораздо ближе к бастионам, и устроил батарею с тяжелыми морскими пушками. Началось состязание артиллеристов. Сутки борьба шла на равных, потом османским топчиларам пришлось разделить внимание между полевым и морским фрунтом. Корабли гигантской дугой окружили крепость, уставясь на якорях. Открылись порты, выглянули бронзовые рыла, плюнули по очереди огнем, окутали борта пороховым дымом. Наступил день, который всё решит.
Конечно, береговая артиллерия защищена лучше. Но десятикратное превосходство в числе стволов тоже кое-что значит. На турецких позициях был настоящий ад. Надо отдать должное храбрости наших противников: обстрел длился час за часом, однако ответный огонь не ослабевал, живые сменяли убитых. К полудню корабль из недавно взятых призов и два прама оказались принуждены выйти за линию. Другие удвоили усилия. Кто будет к вечеру больше избит? Вот что имело значение. Не видя морскую сторону своими глазами, я получал ежечасные доклады от наблюдателей на лодках. Они обнадеживали: число сбитых орудий росло. На нашей стороне крепости — тоже. Высланные мною стрелки истребляли канониров. Иные из егерей добрались до самого гребня гласиса: ползком, для защиты от вражеских пуль толкая перед собою мешок, набитый шерстью, или бочонок с землей.
Выносливость и терпение должны были решить дело. Солнце клонилось к горизонту у меня за спиною. Канонада длилась двенадцатый час без перерыва. Пушкари, почерневшие от пороховой гари, усталые и потные, как мужики на сенокосе, то и дело наклонялись к ведрам с водой, для сего случая на батарее поставленных. Время…
Сигнальная ракета! Еще одна!
— Прекратить огонь!
Влезаю на бруствер. Поднимаю шпагу над головой. Выкрикиваю слова команды. Из второй линии траншей лезут матросы. Свежие, бодрые: ночь в трудах, зато целый день в тени отдыхали. Пора и поработать. Каждый что-то тащит: доски, фашины; дюжиной рук — тяжелые лестницы. Кто по мосткам, кто перепрыгнув, выходят из ретраншемента и устремляются к ближнему бастиону. Двести сажен до рва — почти без выстрела. Потом крепость оживает. С изгрызенных стен часто палят ружья, уцелевшая пушка плюется картечью. Турки целят по тем, кто с лестницами. Всё правильно делают. Пересидели обстрел, забившись в земляные ямы, и вылезли только к штурму. На гребне, где расползлась егерская команда, частые дымки: сейчас тех, кто выбрался отражать атаку, хорошо проредят. Пора вести остальных стрелков. Премьер-майор Синюхин в ожидании ест меня глазами. Но я командую сам. Солдаты
