Каменная дверь отворилась, и вышел глава секретной службы Эндрю Л. Драммонд.
– Вы всё слышали? – глухо спросил Холмс.
– Да, всё. Это очень нам поможет. – Драммонд с мужской грубоватой силой стиснул ему плечо. – Холмс, что до личного… клянусь честью, жизнью моих детей… никто не услышит от меня ни слова.
Холмс пожал плечами, словно говоря, что понимает, насколько он теперь наг и уязвим.
– Мы немедленно разыщем «Зефир» и возьмем его под наблюдение, – сказал Драммонд.
Холмс устало кивнул.
– Но не мешайте ему встать на якорь рядом с Колумбовой выставкой, – произнес он тем же ровным, безжизненным тоном. – Лукан Адлер не должен знать, что нам известны его планы.
– Нам придется взять мисс Адлер под стражу, – сказал Драммонд.
– Бога ради, не сейчас! – взорвался Холмс. – С тем же успехом можно отправить Лукану Адлеру телеграмму, что мы его ловим. Установите за ней слежку, если можете сделать это аккуратно. Я хочу сказать, настолько аккуратно, чтобы даже такой змей, как Лукан Адлер, не заметил хвоста. А еще лучше – вообще не трогайте ее, пока… – Он не закончил фразу.
– Пока что? – спросил Драммонд.
– Пока я не скажу, – ответил Холмс и зашагал прочь.
У него за спиной Драммонд дунул в полицейский свисток. Из-за дальних деревьев, надгробных памятников и монументов выступили полтора десятка теней и подошли к своему начальнику. К входу в парк подъехали фургоны. В их свете Холмс видел, что почти все агенты, как и Драммонд, вооружены револьверами, но у некоторых в руках винтовки. Они не остановили бы Лукана Адлера, вздумай тот застрелить Холмса из укрытия: план состоял в том, чтобы схватить убийцу, когда тот роковым выстрелом выдаст свою позицию.
Холмса и Драммонда ждала отдельная открытая коляска.
Холмс припомнил интонацию Ирэн Адлер и слегка ошарашил Драммонда возгласом:
– Гони, кучер!
3
Ранним утром пятницы, двадцать восьмого апреля, Генри Адамс и Генри Джеймс ехали на Центральный вокзал, чтобы сесть на литерный поезд, заказанный Генри Кэботом Лоджем.
Ехать было недолго, но Адамс воспользовался случаем завести разговор, который, очевидно, считал важным для них обоих.
– Гарри, – сказал он, подаваясь к дородному писателю, – пока мы не встретились с остальными, я хочу поблагодарить вам за те две недели, что вы провели у меня.
Серые глаза Джеймса насторожились.
– Это я должен благодарить вас и за гостеприимство, и за наши ежевечерние разговоры.
– Вам удалось поработать над пьесой?
Джеймс горько улыбнулся:
– Немного. Затем я ее переписал. Затем переписал еще раз. Затем выбросил все в корзину. Однако я начал перерабатывать свой рассказ – пустяковую вещицу о нищем домашнем учителе, который любит своего подопечного больше, чем эгоисты-родители.
– Слишком, увы, похоже на правду, – сказал Адамс.
– Ладно, посмотрим, – отмахнулся Джеймс.
– Спасибо, что позволили мне говорить о Кловер – о ее жизни и смерти – после стольких лет молчания. Я всегда буду вам за это признателен.
У Джеймса защипало глаза.
– Это была большая для меня честь, мой друг, за которую я глубоко вам благодарен, – сказал он.
Неожиданно Адамс улыбнулся:
– А помните, что вы написали Кловер в восемьдесят втором перед отплытием в Англию? Как вы объяснили, почему выбрали именно ее адресатом «своего последнего письма из Америки»?
– Я написал, что считаю Кловер воплощением ее родины, – ответил Джеймс.
– А помните, что она сказала мне, прочитав ваше послание? Я передал вам ее слова в письме много лет назад.
– Если не ошибаюсь, она назвала мой комплимент «весьма двусмысленным» и добавила… попробую воспроизвести дословно: «Значит, я вульгарна, скучна и со мной невозможно жить?»
Оба от души рассмеялись.
Адамс протянул сжатую ладонь. Джеймс, полагая, что друг хочет пожать ему руку, тоже выставил ладонь, однако Адамс вложил в нее что-то тяжелое и холодное.
