Пятое сердце

– Вы же не здесь выходите? – спросил платный читатель.

– Я только на минуту, – ответил Джеймс.

Однако едва он вышел в сырую ночь, как увидел в полуквартале от остановки, под единственным горящим фонарем, проблеск лысины, промельк фрака со старомодным высоким воротником и белое червеобразное движение длинных пальцев душителя. Через мгновение все это исчезло во тьме.

Позабыв про конку, Джеймс пустился догонять призрака.

* * *

За тусклым фонарем не просто была тьма: там разом заканчивались дома по обе стороны улицы. Как будто Джеймс вслед за Мориарти вышел из Чикаго и теперь они одни в ночной прерии.

И тут в ноздри ударил запах. Запах и звук сотен, если не тысяч, тяжелых невидимых копыт, запах и первобытное чувство, что на тебя смотрят из темноты бесчисленные незримые глаза. Прямо впереди улица упиралась в перпендикулярную, а дальше Джеймс смутно различал огромную, темную, изредка мычащую массу живых организмов, которые дышали, смотрели, испражнялись.

Он дошел до чикагских скотопригонных дворов. В темноте по обе стороны не было ни единого фонаря, ни единого здания с горящими окнами. Один или два фонаря в загонах были слишком далеко; Джеймс различал лишь поблескивание коровьих рогов прямо под ними.

Он выбрал левую сторону и смело зашагал в дышащую тьму.

* * *

Здесь не было ни тротуара, ни мостовой. Сквозь подошвы ботинок Джеймс ощущал лишь утоптанный грунт и щебень – что ж, по крайней мере не жидкую кашу из коровьего навоза и грязи, как в загоне по правую руку. Животные шуршали боками, вздрагивая во сне или протискиваясь через стадо к кормушке.

И еще Джеймс ощущал себя… иначе. Поиски Мориарти в опасных районах Чикаго прогнали апатию и злость. За все время, что он шагал меж полуразрушенных складов и коровьих загонов, впереди ни разу не мелькнула блестящая лысина и длинные белые пальцы; однако Джеймс и не рассчитывал на самом деле отыскать преступного гения, а уж тем более – столкнуться с ним напрямую.

Генри Джеймс осознал, что находится как бы вне себя, наблюдает за собой сверху (здесь, в кромешном мраке, где даже на часы не мог взглянуть, не посветив на циферблат спичкой). До сегодняшней ночи он стремился стать драматургом, но сейчас был разом зрителями и актером – действующим лицом. Ибо Джеймс именно что не играл роль, а действовал – решительно и даже дерзко. «Если так чувствует себя персонаж у плохого писателя, то… мне это нравится», – подумал он.

Сейчас ему не верилось, что чуть больше полутора месяцев назад он готов был утопиться в Сене. Из-за чего? Из-за того, что его книги плохо раскупают?

Джеймс чуть не расхохотался, шагая сквозь тьму. Он по-прежнему испытывал к Холмсу стойкую, вполне обоснованную неприязнь, но теперь ему было ясно, что сыщик – вымышленный или реальный – стал для Генри Джеймса-младшего спасителем. Глухой ночью в чужом городе Джеймс чувствовал себя моложе, сильнее – более живым, чем когда-либо на его памяти, по крайней мере на взрослой памяти. И он сильно подозревал, что его детская живость была не более чем лунным светом – отражением бешеной энергии, исходившей от старшего брата Уильяма.

Решительная схватка. Именно эти слова эхом отдавались у Джеймса в голове. Не просто борьба с повседневными житейскими мелочами, но схватка с драматическими опасностями в той жизни, какой он и вообразить для себя не мог. Впервые Генри Джеймс понял, отчего брат Уилки после всего увиденного и пережитого – одному из двух солдат, несших его после боя за Форт-Вагнер, снарядом разнесло голову, так что в Уилки, упавшего вместе с носилками на песок, полетели мозги и осколки черепа, – отчего тот, едва оправившись после ужасных ран, вернулся на войну. Как и брат Боб, который в другой битве потерял половину своего полка.

Решительная схватка. Джеймс внезапно понял, почему такие мгновения были для Шерлока Холмса жизнью и почему сыщик нуждался в морфине или героине, чтобы вытерпеть скучные периоды затишья между опасными расследованиями.

Возможно, полчаса назад он увидел из конки профессора Мориарти, возможно – нет. Это по сути не имело значения.

И тут он заметил впереди какое-то движение. На него надвигались темные вертикальные тени. Люди.

Слева тянулись глухие стены складов – ни одного горящего окна, – так что глаза уже привыкли к темноте. Джеймс видел, что идущих четверо и каждый держит в руках дубинку.

Он остановился.

Поднимая обеими пухлыми руками трость, Джеймс пожалел, что это не трость-шпага Холмса.

Бежать? Мысль, что его заарканят сзади, как быка на родео, пугала больше, чем надвигающиеся из тьмы фигуры.

Четверо бандитов – а Джеймс не сомневался, что перед ним именно бандиты, вне зависимости от того, состоят ли они на службе у профессора Мориарти или действуют сами по себе (этого он так никогда и не узнал), – были уже менее чем в десяти футах, когда из темного проулка слева прогремел голос:

– ЭЙ, ТАМ! СТОЯТЬ! НЕ ДВИГАТЬСЯ!

У мощного потайного фонаря отодвинули заслонку. Луч, ударивший из дальнего конца проулка, осветил Генри Джеймса – тот держал трость перед собой, словно солдат – ружье на смотру, – и четверых грязных оборванцев с дубинками. Джеймс не ошибся: дубинки были самые настоящие – тяжелые,