лавку рядом с ним. Последнее, что я помню, — это ярко вспыхнувший зеленым, поднявшийся до потолка столб пламени.
И накатила боль! Она терзала мои внутренности, выкручивала конечности, казалось, что суставы покидают годами насиженные места, а связки, натягиваясь, как струны, с оглушительным звоном лопаются. Я попыталась крикнуть — и не смогла. Корчась в молчаливом болевом плену, я с трудом разлепила веки… и боль тут же прошла. Но сейчас же отыскалась следующая напасть — мучительный холод. Я еще раз попыталась закричать, изо рта вырвались хриплые нечленораздельные звуки. Я сфокусировала взгляд — кругом было только одно небо, затянутое хмурыми облаками. «Я лежу», — дошло до меня наконец. Тело, привычно задействуя необходимые мышцы, попробовало сесть, но нет, ничего не получилось. Попыталась двинуть рукой или ногой, но смогла лишь слегка пошевелить ими. «Наверно, я связана, — мелькнула догадка, — или загипсована». На лицо упало что-то неприятно холодное. Снег. Большие крупные хлопья, почувствовав мою полную беспомощность, с жадностью саранчи атаковали лицо. Вместо плача из груди рвались только странные хрипящие всхлипы.
— Он же сейчас замерзнет, — закричал кто-то рядом. И надо мной наклонилось огромного размера лицо, которое тут же заслонило все небо.
«Наверно, богиня, — подумалось отвлеченно, — иначе почему такая огромная?» Глаза закрывались, я засыпала. «Почему она сказала про меня „он“?» — слабо шевельнулась еще одна мысль. Как же холодно! Я вдруг поняла, что пролежала так очень долго. Вот меня легко, как пушинку, оторвали от земли огромные руки и понесли куда-то. «Ну точно, богиня», — сразу успокоилась я: таких огромных людей просто не бывает! Может, это сама Макошь и есть? Меня внесли в столь долго ожидаемое тепло.
— Ребенок, — донесся до меня чей-то голос, — лежал на улице прямо возле вас. Рядом никого не было.
— Ох уж эти матери-кукушки! Наверное, очередной подкидыш, — ответил другой, уставший, голос, — звоните в милицию.
Перед глазами все опять завертелось, потолок упал на меня и с хрустом поглотил.
В себя я пришла все в той же хибаре. Лицо было мокрым. Я осторожно коснулась языком уголка губ — солено. Атей сидел напротив меня.
— Прости, девочка, я не знал, что это будет так. — Я в ответ всхлипнула, а он схватил мою голову и прижал к себе. Дурачок, детдомовские дети не плачут на людях. В волчьей стае слабость нельзя показывать. Хилых добивают. Я осторожно высвободилась из его рук.
— Зачем вы это сделали? Почему не предупредили? — Слова прозвучали почти безразлично.
— Я не знал, что это будет так, — снова произнес он, — тебя должно было отнести к моменту рождения. Я хотел послушать, что тебе предсказали урисницы. А заодно попытаться узнать, кто остался твоим хранителем в этой жизни.
— И что?
— Ты же видела — что…
— Я родилась прямо из асфальта у детской поликлиники? Так не бывает.
— Конечно же, нет, — он сдвинул брови, — что-то нас не пустило к началу. Надо будет попробовать еще раз.
Я вспомнила предшествующую адскую боль и в истерике замотала головой.
— Нет-нет, не бойся, не сейчас! Попозже, когда немного забудется сегодняшнее.
— Я бы с удовольствием оставила все как есть… Не желаю я знать, что сказали эти самые урисницы! Не нужны мне никакие магические токи! И вообще, обходилась же я как-то раньше? И вы обходились… Разве вы не видите, что все это бесполезно?
— Да, конечно, решать тебе. Я не буду принуждать тебя ни к чему. Просто я хотел немного помочь всем, и тебе в том числе. — Он тряхнул головой и уже другим тоном продолжил: — А не сходить ли нам поужинать?
Переход был слишком резким, поэтому я не сразу поняла, о чем он.
— К скатерти-самобранке, что ли?
— Да нет, есть здесь неподалеку славное местечко. Уж как там готовят петушиные гребешки…
Ну а, собственно говоря, почему бы и не сходить? Не сказать чтоб у меня здесь дел невпроворот было! Да и вообще, я с радостью убралась бы куда угодно, лишь бы подальше от этой лачуги! Я кивнула. Атей взял из угла свой посох, и мы пошли.
— А вы никогда не гасите огонь? Пожара не боитесь?
— Это не простой огонь, а дар огненного змея — Велеса. А я — проводник воли его. Живой это огонь, поэтому и обиды никакой нанесть не может.
Ну не может, и слава Всевышнему, меня это, в принципе, и вовсе не касается!
Всю дорогу мы промолчали. Меня еще долго не отпускал фантом только что испытанной боли, Атей тоже хмурил брови, предавшись каким-то своим нерадостным мыслям. Выйдя из Рощи, мы свернули на дорогу, по которой я еще не ходила. Она была гораздо уже, чем центральный тракт, ведущий из города сюда. Густые заросли Иван-чая караулили обочины дорожки, которая затейливо петляла, время от времени чихая желтой пылью под нашими пятками. В траве орала на разные голоса всякая пичужная мелочь. Бабочки бодро суетились по своим неотложным насекомским делам.
Идти было так приятно и покойно, что понемногу меня стало клонить в сон. С трудом сдерживая зевоту, все больше заплетаясь ногами, я шла рядом с моим спутником, кидая на него косые взгляды и думая, как бы намекнуть ему, что есть-то и не хочется уже вовсе, а вот слегка вздремнуть на мягкой
