пластмассовый вертолет (естественно, маде ин там же).
Первым делом я решила снять с малыша зимние одежды, а то до перегрева недалеко, если это уже не произошло. Какой же он славненький и трогательный! На крохотном вздернутом носике блестят капельки пота, рот слегка приоткрыт, тонкие веки подрагивают длинными пушистыми ресницами. Когда я вытащила вторую ручку из куртки, малыш открыл голубые, напоминающие фарфоровые блюдца глаза и бездумно посмотрел на меня. Взгляд был не по-детски внимателен. Он очень серьезно и спокойно наблюдал за моими манипуляциями.
— Тебя как зовут? — спросила я, чтобы уж хоть что-то спросить.
Крохотное личико вдруг сморщилось, рот искривился, а из глаз хлынули такие огромные слезы, что я в растерянности замерла. А самое страшное, что плакал он абсолютно беззвучно. Даже всхлипов не раздавалось. Я никогда не видела, чтобы маленькие люди могли так тихо и горько плакать. Не зная, что делать, я прижала крохотное тельце к себе. У меня в руках мальчик вначале забился, затрепыхался, потом обмяк, пару раз глубоко вздохнул и успокоился. Ну что? Надо нести малыша к Атею. Я сгребла его вещи в кучу, попыталась поднять на руки и самого найденыша, но это мне не удалось. Для моего субтильного тельца его вес был просто критическим. Тогда я взяла парнишку за руку, и маленькая влажная ладошка тут же крепко вцепилась в мою ладонь.
Из иван-чаевых джунглей мы выбрались с горем пополам: пару раз, запутавшись в стеблях, упала я да раза три — найденыш. При каждом падении мальца мне приходилось бросать его вещи и обеими руками выпутывать бедняжку из душистых джунглей. А потом опять собирать все в охапку, чтобы через пару шагов завалиться самой. Вот так и получилось, что на дорогу я выбралась такая же взмокшая, как и ребенок. Тут уж идти стало, конечно, гораздо легче. По дороге я сделала еще пару попыток узнать его имя, но каждый раз все заканчивалось потоками слез. Решив, что у волхва это получится не в пример лучше, я перестала приставать к карапузу.
В лачужке никого не было. Ярко пылал огонь в очаге. На лавке блестело серебряное блюдо. Я представила, что в моем городе кто-то так же рассупонил бы дверь с материальными ценностями и удалился в неизвестном направлении… недолго б блюдо резвилось бликами по стенам!
Подождав минут пять на крыльце, я подумала, что Атей ведь может и до вечера не вернуться, а ребенок почти наверняка голодный, да и штанишки вон все мокрые. Поэтому, взяв опять маленькую ладошку в свои руки, я пошла к «лифту», решив, что разговор с волхвом никуда не денется. На полдороге меня нагнал Анебос:
— Уф, — сказал он, отдышавшись, — а я уж всю округу оббежал — тебя искал. Ты ведь не знаешь, поди, куда идти-то? — И, глянув на деловито идущего рядом со мной ребенка, спросил: — Брат, что ли?
Вот и пришлось, не вдаваясь в лишние подробности, рассказать ему про луговую находку. Псеглавец выслушал все молча, задав лишь парочку уточняющих вопросов.
— Дела, — протянул он, когда я замолчала, — это ты правильно насчет Атея надумала, в этих вопросах ему на весь Русеславль равных нет.
Чтобы дерево пропустило внутрь, Атею пришлось взять мальчонку на руки. Соседство с песьей башкой малыша нисколько не смутило. Он, зачарованно глядя, потрогал уши моего соученика, подергал его усы и попытался влезть в глаз пальцем. Когда корни подхватили их, паренек, похоже, даже не заметил, так как соседство с «собачкой» захватило все его внимание.
Придя на поляну, я повела найденыша в свой теремок, а псеглавцу поручила отыскать для него чистую одежду. Саквояж, коротавший свой досуг на моей кровати, при виде нас всполошился, засуетился.
— Страсти-то какие, — он всплеснул ручкой, как иная деревенская баба полноценными руками, — ну ты, деука, даешь! Иные в подоле чадо притаскивают, а ты вон оно как — сразу же полноценного детенка притараканила.
— Да помолчал бы ты лучше, — досадливо бросила я, снимая уже сильно подванивающие штанишки карапузика, — лучше посмотри, нет ли у тебя чего-нибудь вроде детской присыпки. Видишь, ножки у него в сгибах от мокроты покраснели. Да и вообще, может, чего детского у тебя сыщется…
— А поконкретнее… — начала мерзкая сумка свою любимую игру.
— А поконкретнее, — перебила я слишком уж разговорчивый «чумодан», — я сегодня в городе подыскала одного старьевщика, он как раз всякий дерматиновый хлам скупает.
— Ну оскорблять благородного старца совсем ни к чему, — обиженно поджал он губы, — а дерматина в мое время, да будет тебе известно, и вовсе не было. А на мое производство пошла самая лучшая кожа молодого оринокского[42] крокодила.
— Они обычно в природе рыжего цвета? — Я ехидно уставилась на него. По-моему, этот раунд выиграла я, так как саквояж надулся и ничего мне в ответ не сказал.
Когда я, тщательно вымыв малыша, вернулась в комнату, народу там значительно прибавилось. Во-первых, на кровати валялся Анебос, нагло закинув ногу на ногу, а во-вторых, на лавке под окном расположился взъерошенный Птах и его давешняя подруга — трехногая зеленая ворона, кстати такая же растрепанная, как и державный птиц. Как уж он протащил ее сюда в подземелье, неясно. Мне как-то слабо верилось, что они воспользовались корневым «лифтом».
