Найденыш, увидев, что я реву, заплакал тоже, как всегда молча, без всхлипов.
— А у нас его оставить нельзя? Я же берегине обещала помочь. А она мне этого ребеночка и показывала.
Атей сел перед нами на корточки.
— Ну, Стешенька, ты же понимаешь, что это никак невозможно. Ты сама еще ребенок. Да и потом, ты учиться будешь, а он в это время с кем?
— А я брошу учебу. На кой она мне, если чародейкой я все равно не стану? — Сквозь всхлипы слова прорывались с трудом.
Анебос отвернулся от нас и смотрел в другую сторону. Ну да, я и так-то не красавица, а уж с распухшим носом и подавно! Атей пересел обратно на колоду и, упершись лбом в посох, задумался.
— А детские сады у вас есть в городе? — спросила я, когда слезы иссякли, а томительное молчание так и не закончилось.
— Какие сады? — Волхв поднял на меня голову. — С маленькими деревьями, что ли?
— Да нет, — я пошевелила пальцами, подбирая слова, — это место такое, куда детей отводят, когда родители на работе.
— А зачем их куда-то отводить, когда есть старшие дети, бабки опять же, да и другие родовичи?
Да-а… Что ж тут скажешь-то, хотя это и так ответ на вопрос. Но раз уж я начала, то и отступать не собиралась.
— А нельзя его в какую-нибудь из семей на день отдавать? А я бы отработала у них как-нибудь.
Атей, пообещав подумать, отпустил нас и велел никуда со спальной поляны не уходить.
— А как же вечерницу проверить? — спросила я вслед, когда волхв уже практически скрылся в своей избушке.
— Сам проверю, — глухо донеслось из хибары.
Мы с Анебосом переглянулись и молча пошли в сторону «лифта».
Когда мы вернулись на поляну, наши товарищи по учебе уже были там. Незамеченными мы не остались. Нас тут же обступили плотным кольцом одноклассники.
— Это что, новый ученик? — спросила девочка с птичьим телом. Как я узнала, ее здесь все звали «птица Гамаюн»,[43] а личного имени ее никто и не знал. У них, как и у урисниц, было не принято сообщать его направо и налево.
— Да нет, — успел вперед меня Анебос, — это братишка Стешин — Славиком зовут. Они сироты, так он, наверно, будет жить здесь с нами.
Все жалостливо посмотрели на нас. Славик, увидев такое внимание к своей персоне, покрепче вцепился мне в руку.
— А мы сейчас здесь двух божественных птиц из предсказания видели, — перевела тему лучший друг Анебоса — крылатая девочка с телом льва. Ее Свиксой все звали.
— А что за предсказание?
Птица Гамаюн расправила крылья, закатила глаза и нараспев начала:
— «Когда встретятся под небом Божьим две птицы — одна об двух, друга об трех, то и сойдутся пути дороги большого зла и пропавшего добра, и если две возьмут верх над одним, а три над двумя, то канет каменный идол в океане-море…»
Мы с Анебосом уставились, не мигая, друг на друга.
— И что это значит? — первая отмерла я.
Гамаюн перестала раскачиваться, крылом откинула назад распущенные длинные волосы и, вздохнув, сказала:
— Да кто ж его разберет? Когда чего каменное потонет — тогда и узнаем.
— А откуда такое предсказание взялось?
— Так это еще бабка моей бабки перед ликами богов речила.
Ну понятно, что ничего не понятно!
Вскоре вся поляна наполнилась привычными, как видно, звуками. Одни, разбившись на команды, играли в городки, другие пытались из огня создать фигуру позамысловатей. Находились и такие, которые чинно сидели на своих крылечках и читали свитки. Основная же масса просто болтала, разбредясь по небольшим группкам.
Славик сидел рядом со мной на крыльце, крепко уцепившись в уже изрядно пожульканый подол. Я, повздыхав и собравшись с мыслями, обратилась к ребенку.
— Тебя правда Славой зовут? — Малыш кивнул. — А сколько тебе годиков? — Карапуз подумал и показал три пальца.
Ну, значит, все-таки три!
— А ты разговаривать умеешь? — Кивок. — А почему не говоришь?
Огромные голубые глаза стали наполняться быстро прибывающими слезами. Мордаха стала сразу такой несчастной, что у меня сердце защемило.
