— Он родился гораздо позже, чем они умерли, — сообщил герцог.
Дотт внимательно рассмотрел его, как выдающийся экспонат своей коллекции.
— Я родился лет на тысячу позже вашего блистательного дедушки, и не далее как вчера мы с ним славно не поделили десять рупез и семнадцать пульцигрошей. Нет, дело не в том, кто когда родился. Эти духи выжидают урочного часа. Я и сам всегда выжидаю урочного часа.
— Это как?
— Ну, у меня на кафедре Костознания был один профессор — не профессор, а прыщ на… — призрак тяжко вздохнул, не в силах понять, почему его повелитель так не любит смачные выражения, — скажем, на носу. Так вот, после своей смерти я всегда являлся ему в урочный час — годовщину выпускного экзамена и с этакими художественными завываниями отвечал на вопрос, на котором он меня тогда срезал. Он у меня до того дошел, что накануне этого дня бегал по всем храмам, жертвы приносил, Тотису молился, шарлатанам всяким прорву денег отнес. А я семнадцать лет подряд регулярно, как восход солнца, дескать «стопа циклопа состоит из трехсот семнадцати костей и косточек, как то…» — и пошел чесать наизусть. А уж он корчится от мук невыносимых. Мало кто встречал смертный час с такой радостью и облегчением.
— Почему, от мук?
— Так я ж неправильно отвечаю, начиная с двухсот семьдесят шестой косточки, а ему это хуже зубной боли.
— А вы встречались после его кончины? — спросил Зелг, искренне сочувствуя злосчастному профессору.
— А как же. То в кости перекинемся, то о дамах пощебечем. Он нынче в «Усыпальнице» заведует отделом «Как сделать вечный сон здоровым». До сих пор слезно благодарит.
— За что?!
— Как — за что? Я его так подготовил к реалиям посмертной жизни, никакие жрецы, никакие философы так не сумели бы.
— Вернемся к нашим гостям, — предложил молодой некромант, у которого голова пошла кругом от всех этих историй. — Думаете, стоит попросить князя Гампакорту побеседовать с ними?
— Ни в коем случае! — вскричал Дотт. — Это ж такая силища стоит буквально у порога вашей спальни, неведомо с какими идейками. А Кассария нонича не та, что давеча, без мощной защиты и поддержки. Теперь с ними будет сложно управиться, если они что-то такое судьбоносное задумали. Не стоит их провоцировать.
— Так зачем же вы раньше мне этого не сказали? — возмутился Зелг.
Черный халат взмахнул рукавами.
— А когда было сказать, если у нас то пожар, то потоп, то извержение, то народные танцы. Ну, да неважно. Потому что рано или поздно все само прояснится, с этими мистическими событиями всегда так, они уж если начинают происходить, их ничем не остановишь. Руководствуйтесь, мессир, старым верным правилом адских бюрократов: девяносто процентов важных вопросов решаются сами собой, десять процентов нерешабельны в принципе. Но вернемся к нашему лечению.
Зелг открыл было рот, чтобы поведать, что он настроен продолжать беседу о духах, а к лечению не возвращаться хотя бы по той причине, что они к нему еще не приступали, но кто бы дал ему высказаться, да еще так определенно. Черный халат уже вовсю порхал по кабинету, видимо, счастливый до глубины души, что в его руки наконец попался такой выносливый и покладистый пациент.
— А вас, голубчик, можно совершенно спокойно лечить, лечить и лечить до самой смерти. Здоровья хватит, — радостно сказал он. — Я намерен опробовать на вас самые новаторские и оригинальные методы. Вот, например, редкое и чудодейственное зелье по рецепту вашей незабвенной бабки Бутусьи… Кое-кто полагает, что оно не сильно отличается от лекарственной бамбузяки, но это предположение выдает в предполагающем невежество и полное незнакомство с предметом. Милорд, я вижу, как вы крадетесь к двери. Не нужно. Сидите смирно, а я продолжу.
И он продолжил.
— Лекарственная бамбузяка, — увлеченно рассказывал доктор Дотт, расставляя перед изумленным герцогом батарею цветных склянок, флакончиков и бутылочек, — отлично врачует сердечные раны, утоляет душевную скорбь и тоску, возвращает пейзажу и натюрморту прежние цвета, блюдам — вкус, и придает жизни в целом утраченный временно смысл. Зелье же незабвенной бабки Бутусьи служит нам для решения более сложных медицинских проблем, вроде утоления мук совести. Ваша бабка долгое время имела об упомянутых муках самое общее представление, и любящие родственники часто напутствовали ее, пойди, мол, в библиотеку, возьми том на букву «С», «совесть», почитай, тебе будет интересно.
Видимо, глубокое изучение теории привело к тому, что добросердечная бабка ваша прониклась сочувствием к страдальцам, коим не понаслышке знакомы описанные в статье симптомы. И в порыве милосердия сочинила одно из самых популярных своих зелий.
Призрак вытащил из верхнего ящика стола очки в золотой оправе и торжественно нацепил их на несуществующий нос.
— Ого! — сказал Зелг. — Я еще ни разу не видел вас в очках.
—Вы и без халата меня ни разу не видели, — резонно возразил доктор, и герцог не нашелся, что ответить.
Дотт между тем влил в высокий стакан содержимое фиолетового и черного флакончиков, плеснул из оранжевой склянки, вылил половину голубой матовой бутылочки — весьма, кстати, симпатичной, и капнул несколько капель из дымящейся мензурки.
