отстукивали бравурный марш. Если бы мелодию Сашкиного отстукивания зубами можно было переложить на ноты, вышло бы что-то типа: «Мы, красные кавалеристы, трам-там…». Сравнение с маршем Первой конной даже подбодрило Горбыля.
Однако девица одарила его улыбкой в пять сольдо:
– Ты меня опять с мавкой спутал, а мы с ними как раз полные противоположности, я берегу, мавка – убивает. Разницу ощущаешь?
– Ага, значит, изнасилование отменяется. Уже хорошо.
– А, по доброй воле?
– Значит, отменяется, но не совсем.
– Что совсем меня не хочешь? Ты, только посмотри, как я хороша.
Над водой, по самые бедра, поднялась обалденно красивая молодая женщина, с полной, великолепно развитой грудью и умопомрачительной бархатистой кожей, серость наступившего раннего утра дала отчетливо увидеть все это.
– Ага! Значит, совсем не отменяется.
– Ха-ха-ха!
– Ты с кем там говоришь, командир? – совсем рядом от берега послышался вопрос Людогора.
– Все в порядке, Людогор, это я знакомую встретил.
– Ага, стало быть, я тебя здесь подожду. Выходи, небось замерз совсем?
– Сейчас выйду.
– Ха-ха-ха! – серебристый колокольчик девичьего смеха уперся в Сашкину грудь. – Что, молодец, сбегаешь?
– Да пора уж на берег, подзамерз я с тобой базарить. Да и зачем я тебе сдался? Красавца нашла, приглядись получше, глядишь – сама сбежишь.
– Не сбегу, – обняла Сашку, прижалась к нему всем телом в воде. Сашка почувствовал, как, несмотря на холод речной воды, предательски стала восставать плоть.
– Ну, чего ты там застрял, батька?
– Да иду уже.
– Хи-хи-хи! – прошелестел смех в самое ухо. – Запомни, смертный, Милоокой меня величают. Я тебя сама найду и ребенка от тебя рожу. Я так решила.
Обалдевший Горбыль ничего лучше не придумал ответить, как сам спросил враз изменившимся «дубовым» голосом:
– Слушай, а хвост-то твой где? Должен ведь быть.
– Ха-ха-ха, – уже не скрываясь, смеялась русалка. – Зовут-то тебя как, суженый мой?
– Сашкой.
– Ты совсем не знаешь, с кем тебя судьба свела. Мы, русалки, существа ясновидящие, светлые вещие девы, несущие и берегущие жизнь. Я прошу тебя, любый мой, не ходи поутру на левый берег, добирайся домой по правому. На левом тебя вороги ожидают, пойдешь – пропадешь. Кто тогда отцом моего ребенка будет? И еще, пойдешь по правому берегу, через два дня встретишь своего боярина с его дружиной. А хвост рыбий у меня появляется, когда он мне нужен бывает. Иди, не забывай свою Милооку.
– До свидания, Милоока. Ты как найдешь-то меня?
– Ярило поможет, ему мы, русалки, подвластны, ему и отцу его Велесу.
Секунда, и дева отстранилась от Сашки, страстно поцеловав на прощание в губы. Ушла под воду, и на мгновение ему показалось, что на поверхности промелькнул плавник хвоста огромной рыбины.
– Ни хрена себе, выкупался называется. Одно радует, не изнасиловала, целкой остался. Ф-фух!
Побрел к берегу, к ожидавшему Людогору.
22
Всю ночь дружина Монзырева, состоявшая из своих и жителей северянских селищ, посаженных на печенежских лошадок, провела в седлах. На рассвете отряд добрался в междуречье рек Псёл, Северский Донец и Оскол. Через этот треугольник печенеги обычно и гнали свои обозы с награбленным рухлом и полоном. Здесь, в этих местах, можно было ставить камень, воспетый в былинах, слегка подправив текст: «На север пойдешь – на Русь-матушку придешь, на юг поскачешь – в землях Хазарского каганата пропадешь».
– Боярин, за леском деревня северянская должна быть, – подъехал к Монзыреву Ставка, ему доверили быть старшим у северянских воев. – Рыбным прозывается. Коли поганые не сожгли, можем в ней и на постой стать?
– Рыбное. Значит, на реке стоит? Так ведь?
– Ну, да. Ваш Псёл где-то в этих местах свое начало и берет. А мы сейчас в коридоре меж реками находимся, где печенежья тропа пролегает и купцы свои корабли с товаром с реки на реку перетаскивают.
– Веди, Ставка, в Рыбное, глядишь, уцелело оно, тогда там и свою базу организуем.
