Боярин выпил содержимое ковша, вытер губы поданым рушником. Галка подставила щеки под поцелуй.
– Благодарствую, боярыня, – поцеловав Галину, обернувшись к Монзыреву, громко произнес: – Хороша жена у тебя, боярин.
– Спасибо на добром слове.
– Милости прошу в дом. Отведать наше угощение, – пригласила боярыня.
В это время Анатолий кивнул стоявшему сбоку от крыльца Мишке:
– Мишаня, Вестимира сюда. – И пошел в дом. За ним последовали все остальные.
Четвертый час гулеванили за богатым яствами столом. Уже ушли представленные Монзыревым боярину братьями и сестрами дети и девушки. Ушла сама боярыня. Отдыхали осоловевшие воевода со товарищи. Все потому, что Толик выставил на стол кувшины с самодельной водкой. Забылось все плохое. Вспоминалось все хорошее. Горбыль с Андрюхой налегли на вожделенную выпивку, вспомнили родную воинскую часть. Даже прослезились.
Крепким оказался Воист Якунович, не подкосило его зелье «заморское». Все время, проведенное за пиршеским столом, думал он думу относительно своего положения. На управление погостом он был поставлен давно, еще в правление отца нынешнего князя. Как-то ранее не задумывался над тем, чтобы заменить частокол высокими стенами да с башнями. Увеличить число дружинников тоже не удосужился. Это какой же расход? Теперь уж чего, четыре десятка воев против кривича – не войско. Смех один. А, ведь мог, мог, но не случилось ранее подумать об этом. А кривич знай себе подливает да распинается, рассказывает да советы дает. Конечно. С такой дружиной чего ж не побалаболить. Э-эх жизнь наша!
Все же сломило зелье северянина, засоловели глазоньки. Подобрел. Но хитринка из глаз не исчезла. А почему бы и не попытать счастья, обернуть случай нелегкого знакомства к общей пользе? Облапив Монзырева, тоже хорошо нагрузившегося спиртным, вдруг предложил:
– А давай, Толя, породнимся. Чтоб не было у нас с тобой в дальнейшем споров никаких.
Монзырев в начале приема объяснил, что по родовому имени, только для своих, его зовут Анатолий. Сделал это исключительно для родовичей, были раньше прецеденты, когда путались, общаясь за пределами своего круга. Потом приходилось выкручиваться. Хлопотно это все.
– А давай. А как?
– Ну, как, как? Вон у тебя сестер на выданье двое. Я бы за своего младшенького черноглазую сосватал.
– Сколько твоему годков-то?
– Дак, двадцать четыре весны исполнилось.
– Ну и как? Богатырь?
– Да ты что? Весь в отца! – стукнул кулаком себя в грудь пьяный боярин, выбивая из легких звон, заставляя всколыхнуться объемное чрево.
– Я не против. Только условие у меня имеется.
– Говори.
– Он ведь у тебя третий?
– Ну?
– Вот и давай оженим. А жить будут здесь, у меня. Мне хороший помощник нужен. Смотри, какие хоромы. Места всем хватит.
– А и ладно. Часто в гости приезжать буду, к невестке. Ха-ха!
– Ну, так по рукам?
– По рукам.
Опупевшие от услышанного, Горбыль с Андрюхой даже отставили на время выпивку.
«Во Николаич чудит!»
Вестимир созерцал картину со стороны. Почти трезвый, улыбался, глядел на двух в хлам напившихся бояр, обнимавшихся, называющих один другого «сватом».
Поздно вечером Галина попыталась устроить головомойку Монзыреву, но поняв всю бесполезность этого занятия, оставила все, как есть, до утра.
Дорогого гостя уложили в свободную комнату терема.
– Ну, может, забудет?
– Как же, забудет. Ты ведь не забыл? Ты Людку спросил, хочет она этого?
– Ну, прости, не подумал.
– Да у вас, мужиков, всегда так. Если включается все, что ниже пояса, отрубается напрочь, все, что выше.
– Ну, ладно. Зови Людмилу.
Галка вышла, возмущенно сопя. Монзырев страдал от навязчивой долбежки невидимого дятла по голове, страдал от похмелья. Влил в свой организм вторую кружку холодного кваса. Представил, как чувствует себя боярин Воист.
Вошли девчонки. Монзырев потупил глаза. Выдохнул на одной интонации:
– Видишь ли, Людочка, прости меня старого дурака, пропил я тебя вчера.
