полную воды. Чашу освещал одинокий бледно-желтый огонек, горевший без фитиля прямо посреди водной глади. Волшебство, исходившее от нее, было столь сильным, что волоски на шее встали дыбом.
– Ты боишься, дитя мое?
– Немного. Меня учили, что волшебство – оно как огонь. Если подойти к нему с почтением и осторожностью, оно принесет великую пользу. Но человека невежественного и безрассудного оно может изувечить, а то и сжечь. Я не знаю тебя, здешнее волшебство не повинуется мне. Я отношусь к тебе с почтением – настолько глубоким, что оно граничит со страхом.
– Твоя мать хорошо тебя выучила. Подойди к чаше. Здесь тебя не постигнет никакое зло. Здесь нет волшебства, которое причинит тебе вред, мой птенчик, и никакой кошмар не явится к тебе до рассвета.
Лючия приблизилась к чаше. Хозяйка сделала то же самое. Лючия не видела ее лица, скрытого под вуалью из тонких серебряных нитей, однако несколько прядей волос, выбивавшиеся наружу, были черны, как вороново крыло. Белое платье из венецианской парчи, перепоясанное витым серебряным шнуром, оставляло на виду только тонкие, изящные руки. Лючия невольно принялась гадать, как прекрасно лицо под вуалью, но тут же опомнилась: это было совсем не важно. В этой женщине чувствовалось волшебство такой силы, что она, конечно же, могла выглядеть, как только пожелает.
– Твоя мать была одной из моих лучших учениц. Я видела, что она хочет родить дитя, когда она была еще моложе, чем ты. Другой я бы запретила, но она блистала, словно бриллиант, словно яркая нить в серой ткани судьбы, и отказывать ей в ее желании значило бы пойти против сил, много превосходящих мои. И вот ты стоишь передо мной – созревший, но еще не сорванный плод; женщина, и вместе с тем невинное дитя. Да, ты красива, но красотой бутона розы, которому еще предстоит расцвести, явив миру всю свою прелесть. Зачем твоя мать привезла тебя сюда?
– Мать не может увидеть мое будущее. Какая-то сила препятствует ее Видению. А от моей помолвки с любимым зависит очень многое, и потому ей нужно удостовериться, что нашим планам ничто не угрожает.
Хозяйка пещеры обошла чашу, остановилась за спиной Лючии и скинула с ее плеч меха и плащ. Одежды упали на пол. Несмотря на еще несколько слоев хлопка, шелка и шерсти, Лючии стало холодно.
– Когда у тебя в последний раз были крови?
Хозяйка положила неожиданно теплую руку на чрево Лючии – туда, где будет расти ее дитя. Жар ее ладони чувствовался даже сквозь платье и белье.
– Почти луну назад.
Ладонь хозяйки надавила на живот – точно так же повивальная бабка, которую Лючия однажды видела в доме подруги, нажимала на чрево женщины в тягости, – и за спиной послышалось довольное бормотание:
– Хорошо… Да… Хорошо. Смотри в огонь.
Лючия повиновалась, и хозяйка отошла от нее, вернувшись на прежнее место по ту сторону чаши. Огонек парил над самой водой, и принять его как есть стоило немалых усилий. Но неверие и сомнения могли только помешать. Огонек существовал, горел, а как и отчего – было неважно.
– Вдохни поглубже. Подумай о любимом, о замужестве, и о судьбе, которая, как ты полагаешь, ждет тебя. Задержи дыхание, держи все это в груди, пока не припечет, а затем выдохни – над огнем.
Лючия сделала глубокий вдох, огонек моргнул, и она почувствовала дрожь глубоко внутри – в том самом месте, на которое минуту назад легла ладонь хозяйки. Она заставила себя вспомнить о Франческо, об их грядущем браке, об окончании войны, и мысли сами устремились к любимому – к его телу, к их брачной ночи, к тому мгновению, что их соединит.
Кровь жарко прилила к щекам, и Лючия выдохнула. Боязнь задуть огонек оказалась недолгой. Пламя устремилось в стороны и охватило чашу до краев. Из тускло-желтого огонь стал яростно-красным и запылал так горячо, что Лючия отшатнулась, опасаясь опалить волосы.
– Эта чаша росла тысячи лет, строилась из слез самой земли, – сказала хозяйка пещеры. – В ней сила, которой не постичь человеку. В ней сила, которой не постичь волшебнику. В ней сила, которой не постичь даже духу, эльфу или фее. Но она говорит со мной. Взгляни в огонь, разожженный тобой, моя роза. Хочешь ли ты услышать, что говорит он мне?
– Да.
Хозяйка пещеры подняла руки так, что ладони ее оказались по обе стороны пламени, и запрокинула голову, устремив взгляд вверх, к каменному своду пещеры.
– Лючия де Медичи! – голос ее зазвучал сильнее прежнего. Цвет пламени из красного стал холодным, голубым, точно лед. – Тебе суждено обвенчаться с Франческо де Медичи спустя две луны, в день, который увидит и снегопад и солнце на ясном небе. Ваш союз положит конец войне и принесет мир на тосканские земли. Но путь тебе преграждают страдания. Некто намерен расстроить ваши замыслы, – огонь потускнел и заморгал, точно от внезапного дуновения, которого Лючия не могла уловить. Кончики языков пламени пожелтели. – В руках волшебника Просперо, герцога Миланского, кинжал, который он задумал обратить против тебя и твоего любимого, – пламя вновь сделалось ярче и поднялось выше прежнего. В лицо Лючии дохнуло холодом, будто она склонилась к леднику. – Этот кинжал прольет кровь, которая усугубит вражду. Этот кинжал погубит твоего возлюбленного. Тебе никогда не носить под сердцем его дитя.
