– Что за нежданная радость! Отчего же ты молчал, Вертумн? Мой дорогой Вертумн влюблен. Когда устроим свадьбу? Сегодня вечером? Я попрошу Паутинку сыграть нам на арфе.
Помона взглянула на Титанию и снова перевела взгляд на Вертумна. Что ж, они сделали все, чего от них потребовали. Они объявили о своей любви перед всеми этими праздными зеваками. Почему бы теперь не оставить их одних? Волшебной свадьбы ей вовсе не хотелось.
– Премного благодарна, – заговорила она, – но я должна выполнить одно обещание и не могу выйти замуж, пока не покончу с этим. С позволения герцога, я покину Иллирию, как только смогу.
Она отвела взгляд от Вертумна. Конечно же, он должен понимать, что она не может остаться с ним. Любовь – это прекрасно, но она дала Сикораксе слово.
– Покинуть? – ужаснулась Титания. – Ну уж нет. Что за неотложные дела могут быть у ведьмы? Может, собирается ковен, и ты обязана набрать для него жаб да змей? Оставь эту скучную каторгу! Живи среди нас! Стань духом воздуха, лесной дриадой, иль гусеницей стань среди листвы – кем только пожелаешь!
Помона склонила голову.
– Я желаю лишь позволения отправиться в Милан, как только смогу заплатить за проезд, и отыскать того, чье наследство мне доверено хранить.
– И ради этого ты расстанешься с возлюбленным?
– Ей не придется расставаться со мной, – сказал Вертумн. – Если у Оберона нет для меня новых поручений, что вероятнее всего, я волен отправиться с ней. Так я и поступлю, если ей не слишком докучают мои разглагольствования.
Помона резко обернулась к нему. Он широко улыбался.
– А я в награду за спасение посла и прекращение войны оплачу твой проезд, – объявил Орсино.
Виола нахмурилась, но ничего не сказала.
– Что ж, – заговорила Титания, опускаясь на трон из паутины и сумрака, внезапно появившийся за ее спиной. – Вертумн, ты заслужил прощение. Возвращаю тебе волшебную силу. Лети куда угодно и принимай какой угодно облик. Хочешь – будь старухой, а хочешь – псом. Как пожелаешь!
Серебристое облачко, сорвавшись с кончиков ее пальцев, окутало Вертумна, и его кожа засияла, заискрилась в солнечных лучах, падавших внутрь зала сквозь огромные окна.
– Какой же облик ты выберешь, Вертумн? – с лукавой улыбкой спросила Малхи.
– Тот, что больше всего понравится Помоне, – ответил Вертумн, крепко сжимая в ладони руку любимой.
Эмма Ньюман
Из всех ударов злейший
– Я просто не могу сказать, что ждет тебя в будущем.
Отвернувшись от матери, Лючия приподняла занавеску и выглянула в окно. Ей стало жутко. Отчего мать отказалась ответить? Она всегда знала, что ждет ее дочь в будущем.
Смотреть было не на что, кроме собственного отражения в стекле. За окном кареты, по ту сторону стекла, царила непроглядная ночная тьма, и Лючия опустила занавеску. Было холодно, и меха, окутывавшие плечи, ничуть не помогали унять дрожь. Мать знает, что ждет впереди. Знает, но боится сказать. Других объяснений быть не могло.
– Если ты видишь что-то ужасное, незачем скрывать это от меня, – сказала она. – Ведь я уже не маленькая.
Освещенное фонарем лицо матери было бледным. Она выглядела куда более старой и усталой, чем Лючии хотелось бы. Бледность лица матери так резко контрастировала с багрянцем бархатного капюшона, что казалось, будто та нездорова.
– Сердце мое, я никогда не лгу тебе. Просто не могу сказать, потому что не вижу.
– Разве ты утратила свой дар?
– Нет.
– Значит, будущее других ты все же видишь?
Мать вздохнула. То был вздох женщины, уставшей так, что и слова не вымолвить.
– Поспи, моя милая.
– Но куда мы едем?
– К той, кто знает ответы на все вопросы. К той, что научила меня Видению. Она вновь откроет путь, что лежит впереди, и все будет хорошо.
Мать вновь смежила веки, и Лючия поняла, что больше не добьется от нее ничего.
Значит, вот как живется всем остальным, тем, чье будущее – словно тьма за окном кареты. Как же они могут вынести это? От неизвестности желудок
