— И что ты, мил-дружочек, — вплелась девушка, явно пытаясь нас защитить. — Это ты, поди, по святой Руси гуливал, вот тебе русский дух повсюду и чудится…
— Ой, а не врёшь ли, не лукавишь мне, свет Авдотьюшка?
— Вот, стало быть, как её кличут, — прошептал поверх моей фуражки вспотевший Митя. — Дунька, значит. А Дуньки, они хитрые-э…
— В смысле?
— Небось отмажет, — пояснил он, но не прокатило.
— Чую, чую дух русский, — громко вскричал мужской голос. — Не хочу более мяса гусиного, хочу человечьего!
— Мама-а! — в один голос простонали мы с Митькой.
— Так, стоп. Ещё раз! Да, поди, ты, милый, на Руси-то летал-полётывал, русским духом надышался, вот он тебе и мерещится, — почти слово в слово мягко повторил женский голос, и вслед за этим раздался долгий звук поцелуя.
— Я ж говорил, что отмажет, — чуть ли не со счастливыми слезами протянул мой младший сотрудник.
— Ох ты ж мне, жена коварная, девица лукавая, баба обманная! — тут же взревел мужской бас. — Опять за старое взялась да в шкафу любовничков прячешь?! Вот я вам всем ужо задам!
Чего «ужо» он нам задаст, думать как-то не хотелось. Поэтому, как только неизвестный шагнул к шкафу, мы, не сговариваясь, ударили плечом в створки. Эффект превзошёл все ожидания…
— …ять! — только и успел чирикнуть утерянную букву русского алфавита невысокий усатый мужичок в чёрной рубахе и штанах с люрексом.
Авдотьин, как я понимаю, муж перелетел через стол, сбил герань на подоконнике и замер у стены лаковыми сапогами вверх. Господи, да в нём полезного росту метр с кепкой в прыжке! Стыдоба-то какая-а…
— Грех на вас, Никита Иванович, — удовлетворённо отметил мой напарник, вежливо выпихивая меня пузом из шкафа. — За что пришибли недомерка женатого? Хозяюшку нашу, ласковую, вдовой оставили? Эх, провалиться мне со стыда как сотруднику милиции…
Я даже не стал на него отвлекаться, в следующий раз дам по башке, сейчас были дела поважнее.
— А-а-ай, и на кого ж ты меня покину-ул?! — скрестив руки на груди, привычно заголосила Авдотья.
Я отодвинул её в сторону, перевёл мужичка в вертикальное положение, похлопал по щекам и начал обмахивать бабкиным полотенцем. Сморчок с усиками отказывался приходить в сознание, зато хозяйка мигом перестала орать. Резко, как будто её колонки просто отключили от питания.
— Матушкина ширинка?
— Э-э… это полотенце, — поправил я на всякий случай.
Однако Авдотья выхватила у меня из рук бабкин подарок.
— Откуда у вас энто?
— Баба-яга дала. Мы с Митей живём у неё на квартире. В смысле там, наверху, в Лукошкине, первое отделение милиции открыто именно в тереме Яги.
— Матушки моей, — тихо склонила голову хозяйка, а её побитый муж резко перестал притворяться и, бодро хлопнув в ладоши, заявил:
— А не выпить ли нам по сему редкому случаю? Уж больно нечасто к нам в избу гости от любимой тёщи заглядывают, а?!
Ну, как вы понимаете, вскоре мы сидели за общим столом, успешно забыв о наказе «ничего не есть», и после подробного рассказа о жизни нашей эксперт-криминалистки с бородавкой на носу я наконец смог перейти к делу. Далее сухо и по существу.
Тесть Бабуленьки-ягуленьки, явно полукриминальный элемент, носил воровскую кличку Ворон. Как я понимаю, он умел оборачиваться этой самой птицей, летал в Верхний мир и тырил там всё, что был в силах унести. Правда, подобное поведение больше приличествовало сороке, но не мне судить их семейку. Тем более что тот же Ворон честно пытался нам помочь…
— Про Змея лютого мне известно мало, на разных высотах мы с ним парим. Да и небезопасно мне к нему близко подлетать, ещё в штопор завертит…
— Законы аэродинамики, — пояснил я любопытному Митяю. — Воздушный поток от большего объекта создаёт вихревую воронку, в которую может быть затянута более мелкая посудина.
Ворон, кстати, ни капли не обиделся на сравнение с «посудиной» и продолжал, закусив грибочком:
— Летает он, гад, быстро. Крылья вострит на запад. Далеко ли, близко — не ведаю.
— То есть может и менять курс?
— Энтот всё может. Бывает, летит себе, никого не трогает, а бывает, и огнём в кого плюнет. Не по делу, а так, шутки ради али от настроения поганого…
— Почему раньше мы его не видели?
— Змей своим умом живёт, никому не служит. Может в своих хоромах спать, да не ночь, не две, а хоть целых сто лет! У него с того сна только силы прибавляется…
