Понимание действительно пришло. Даже не пришло, а обрушилось, погребя под собой без остатка.
Всегда ведь знаешь, что
В третий раз за сегодня (и вообще в жизни) я не помню, что сделал потом. Хотя опять-таки знаю: перескочив через лежащего старика, огромными прыжками понесся вниз по склону, к морю.
– Он сказал… – Светлая сглотнула. – Сказал – на самом деле около суток у тебя еще есть. Но…
Голос ее дрожит. Она еще за меня боится или уже меня?
Я, не оборачиваясь, похлопал рукой по камню справа. Светлая, ни мгновения не промедлив, подошла и села рядом. Значит, за меня.
От меня сейчас не пахнет кровью: я отмылся так тщательно, словно это еще могло иметь значение. Яростью, надеюсь, тоже не пахнет.
– Значит, завтра вечером.
Светлая хотела было что-то сказать, но промолчала. Впрочем, я знаю, что. Завтрашний вечер – крайний срок, до него лучше не дотягивать,
– Не беспокойся. Я уйду раньше.
– Я вовсе не беспокоюсь! – Она возмущенно вскочила, в сердцах даже стукнула меня кулачком по плечу, больно. – То есть беспокоюсь, конечно, – но…
Я попытался улыбнуться. Нет, я улыбнулся, сумел! Я пока еще прежний, тот, с кем Светлая знакома с детства. Ударить того, кому и вправду пора уходить, – нельзя.
Значит, у меня действительно есть не менее суток. Но, конечно, я все-таки уйду раньше.
Ощупал ушибленное плечо, поморщился, снова хлопнул по камню рядом с собой. Светлая опять села справа от меня, но теперь уже не сразу, а поколебавшись немного. Не из боязни: скорее ей стыдно было.
– Хватило места на сушильном стане? – спрашиваю как ни в чем не бывало.
– Нет, – оживилась она. – Ты был прав: со второй туши примерно треть пришлось на Плоскую скалу тащить. Натонко резали уже там, а до скалы несли большими кусками, даже в шкуре: старики сказали, что иначе только зря соком истечет.
Я киваю. Именно так.
– Знаешь, как тяжело было? – с гневной обидой говорит Светлая. – А ты здесь рассиживался!
И осекается.
Я качаю головой. Нет уж. За оставшиеся сутки, последние здешние сутки, надо бы сделать многое – но точно мне не следует оказываться там, где хрустит под резаками только что переставшая быть живой плоть, истекает соком свежее мясо, где…
Нет! Нет… Нет.
Много других дел. Большой водорослевый плуг давно нуждается в починке, а теперь как раз появилась возможность заменить выщербленный лемех. Изгородь тоже нуждается в починке. Не тот участок внешней стены – то есть он прежде всего, но еще слишком там все липко, багряно и пахуче, а… какая- нибудь другая часть.
Ограда детского пляжа, например. Она ведь настолько…
– Покажи руку, – теребит меня Светлая. – Ну покажи!
Не совсем понимая, что ей нужно, я протягиваю ладонь. Светлая придирчиво осматривает мои пальцы. А, вот в чем, значит, дело…
– Другую! – решительно требует она. И, обследовав каждый палец по отдельности, со слегка разочарованным (или мне так показалось?) облегчением посмотрела мне в лицо.
– Нет у тебя ничего. Слушай, может, ошиблись старики?
– Вряд ли. Ты лучше скажи: на детском пляже…
– Нет, ты погоди, – Светлая не собирается сдаваться, – я сейчас сказала – «старики», но ведь даже это не так! Тебя не все они осматривали. Один только Беспалый. Разве не мог он ошибиться?
На миг меня вдруг словно обожгла сумасшедшая надежда: мог! мог ошибиться один из стариков, пускай он самый опытный – ведь Припадающая и Укушенный не подтвердили его слова… скорей, скорей надо показаться им, они наверняка дадут отсрочку, они, может быть, даже отменят… Потом опомнился. Чего уж там: даже если Беспалый ошибся – я не ошибаюсь. Самого себя не обманешь. Совершенно зря, кстати, Светлая пытается это с собой проделать: бесполезно такое для взрослых и даже опасно.
Для взрослых. Да. Очень взрослая мысль.
Даже слишком.
– Оставь, – говорю Светлой, – примем это, как вечернюю росу на закате. Я тебя о чем спрашивал: не помнишь – на детском пляже внешний ряд кольев…
