принимает положения, которым можно было бы не любоваться.
– Прими от меня в дар, мой верный Зурам, – улыбнулся калиф, – Знай, что я не забываю своих воинов.
– Благодарю за ценный дар, – поклонился Зурам, принимая из рук правителя повод и словно возвращаясь в этот мир, разглядывая свою новую лошадь. Детям пустыни не было жизни без своих коней; и сейчас, потеряв дорогого друга, Зурам тяжко вздохнул, словно в последний раз прощаясь с ним в своем сердце, раскрывая его для нового.
Вернувшись к своей стоянке, всадник знаком велел внести безвольное тело бредившего воина в свой шатер, что и было исполнено. Вошедший вслед за господином мальчик-раб изумленно смотрел на невиданного пленника, сплошь покрытого коркой грязи и крови.
– Будешь ходить за ним, пока не поправится, – приказал рабу господин и ушел за ковер, отгораживавший место входа в шатер от основного внутреннего пространства.
Мальчик уселся рядом с недвижным пленником и стал разглядывать его – он еще никогда не видел подобных людей.
Переодевшись в обычные одежды после визита к калифу, Зурам вышел обратно:
– Обрей этого вонючего пса, Альтаб. А то не хватало еще от него какую заразу подхватить! – холодно велел всадник, проходя мимо мальчика, сидящего над недвижимым воином, с брезгливостью глядя на своего пленника, и протянул рабу кинжал.
Нартанг и вправду мало напоминал сейчас человека: весь в спекшейся крови и застывшей грязи, припорошенных сверху слоем пыли и песка, он уже вторые сутки не выходил из горячечного бреда, струи пота проложили в его пыльно-грязевой «оболочке» частые полосы, а длинные волосы, вобравшие в себя и кровь, и пот, и грязь, одним сплошным объемным колтуном встав вокруг головы, действительно казались сейчас основным источником грязи и запаха.
Маленький раб в ужасе посмотрел на страшного человека. Он еще не видел воина в сознании, но и в бессознательном состоянии тот вводил его в оцепенение. Однако, ослушаться своего хозяина было для него еще страшней, и он, собрав всю свою волю в кулак, принял из рук господина протянутое оружие.
– Да, господин, – поклонился мальчик, и, сглотнув, приблизился к своему «подопечному».
Начав свое «опасное» занятие, маленький раб закончил его лишь через час – помногу раз вздрагивая и отскакивая в сторону, когда в бессознательном бреду воин стонал или хрипел, слегка двигаясь. Однако ничто не происходит вечно – и в итоге Нартанг был острижен самым позорным образом – его шикарная золотая «грива», по воле судьбы превратившаяся в грязный ком, была уничтожена иноземным рабом, и воину только еще предстояло узнать об этом.
На следующее утро в лагере Зурама засуетились, собираясь в путь – всадник решил отойти подальше от города, потому что к нему стали наведываться вездесущие торговцы и надоедать своими предложениями. Зурам не любил этих мелких людишек и поэтому решил избавить себя от них, отойдя на один переход. Он съездил в город, еще раз объявил калифу свою благодарность и заверил в преданности, а потом сообщил о своем решении.
Чрез час, с дозволения калифа, караван Зурама покинул окрестности Шатра Пустыни.
Три дня глубокого бреда были полностью вычеркнуты из жизни Нартанга – он провел их в шатре ненавидящего его всадника, не приходя в себя – такие испытания подкосили даже его отменное здоровье. На четвертый день он открыл глаз и увидел перед собой тощего оборванного мальчишку с копной черных нечесаных волос и огромными испуганными глазами косули. Мальчик вздрогнул от его взгляда, словно от удара, и отполз подальше.
– Пить, – просипел воин, но пацан либо не понимал его, либо был глух, – Воды дай…
– Что, никак очухался? – зло спросил кто-то рядом, но воину было не повернуть голову, чтобы рассмотреть говорившего, да и еще их разделял тяжелый полог, разгородивший большой шатер надвое.
– Да, господин, он просил пить, – поспешно ответил мальчик, не отрывая от пленника испуганного взгляда.
– Ну так дай ему воды. Я хочу, чтобы эта собака поправилась! Чтобы мне было не зазорно спросить у него за смерть моего Айтара! – все также зло донеслось из-за полога.
– Да, господин, – вспорхнул мальчик, вмиг исчезнув и вернувшись с кувшином воды.
И тут Нартанг стал вспоминать то, что с ним было до этого, и кому сулил передать его калиф. Он был сейчас в руках хозяина золотого коня, которого убил в бою перед городом… А кони здесь, как он уже успел уяснить, были самым ценным и священным… Нартанг подумал какая же кара ждет того, кто убил лошадь, но сейчас фантазия у него абсолютно отсутствовала, впрочем, как и все остальные чувства, кроме мерзкого чувства собственной слабости и беспомощности – дай сейчас ему шанс освободиться, выйди он сам наружу из шатра – он с позором остался бы лежать на земле. Воин был полностью обессилен трехдневной лихорадкой. Мальчик протягивал ему кувшин с водой вот-вот собираясь отскочить, сделай пленник неверное движение. Но Нартанг не мог сделать вообще никакого движения, поэтому он закрыл глаз и потянулся растрескавшимися губами к кувшину в дрожащих руках мальчика. Вода показалась ему вкуснее всего на свете, и от блаженства он вновь провалился в полузабытье.
Когда Нартанг открыл глаз, придя, наконец, в себя, то опять увидел всклоченного мальчика уже с миской какой-то еды. Мальчик, все также дрожа всем телом, протянул миску к пересохшим губам воина – в ней был бульон с плавающими в нем небольшими кусками мяса. Находясь на пороге бреда, Нартанг все же попробовал съесть хоть что-то, понимая, что это просто нужно, но даже такая малая работа опять привела его к потере сознания. Желудок же, также ослабленный суровым испытанием, отказался принимать пищу и работать в привычном режиме – его стошнило.
Когда Зурам услышал недвусмысленные характеризующие звуки, то в гневе приказал убрать «вонючую грязную скотину вон из своего шатра и привязать под открытым небом, как нечестивую собаку».
Нартанга разбудили бесцеремонные пинки – его пытались заставить подняться, но при всем желании, сделать он этого не мог. Наконец, его оставили в покое и потащили так. При всех этих манипуляциях, воина стошнило вновь. Приковывали его к столбу, врытому в землю, снова в бессознательном состоянии.
Когда воин очнулся вновь, на пустыню спускались сумерки – размазанное огромное солнце уже заходило за горизонт; все люди сидели по своим шатрам и палаткам, и лагерь казался вымершим. Жутко хотелось пить, но и его маленький «опекун» не появлялся в поле зрения. Воин постепенно приходил в себя. Тело ломило и саднило во многих местах, окутывая его плотным саваном боли.
Первое, что он сделал, когда попробовал пошевелиться, а потом, превозмогая боль, начал двигаться, озираясь кругом, – содрал с себя вонючие тряпки, в которые превратилась его одежда – за бесчувственным пленником никто не ухаживал и оправляться по нужде, естественно, не заботился. Нагота Нартанга не особо смущала, так как у мужчин Данерата не считалась зазорной. Но когда утром его увидел Альтаб, то тут же убежал, видно доложить хозяину, и вернулся с новым тряпьем. Теперь вопрос встал о том, как это тряпье на Нартанга одевать – подойти и помочь пленнику Альтаб явно не отваживался и на все кивки воина лишь мотал головой. Издергавшись, маленький раб бросил тряпки поближе к воину и убежал.
Нартанг с трудом разложил на песке лохмотья, которые были еще жальче выброшенных им, только чище, и кое-как смастерил себе подобие набедренной повязки – на большее его просто не хватило – сознание опять отключилось от столь продолжительного и напряженного занятия.
Очнувшись, воин обнаружил, что провалялся на солнце целый день – солнце снова заходило за горизонт. Он посмотрел на оставленный рядом с ним кувшин и миску.
Потом взгляд его скользнул по остаткам тряпья, которое он не использовал, вспомнил про то, что уже даже смог двигаться в последнее «пробуждение сознание» и пообещал себе, что он оклемается во что бы то ни стало, чтобы освободиться из настоящего своего положения… Потом мысли его вяло потекли в созерцании готовящегося ко сну лагеря. Нартанг расслабленно и спокойно начал взвешивать обстановку, но потом его что-то насторожило. Насторожило не в окружающем мире, а в своих личных мироощущениях – так, словно в нем что-то подменили. Измотанный болезнью мозг не сразу дал ответ что же не так – на фоне боли от ран и солнечных ожогов, да еще забившегося везде песка и облепившей все тело песчаной пыли непривычная для шеи легкость обнаружилась после долгого раздумья. Внутренне похолодев, он провел рукой по лбу, а когда его пальцы коснулись границы волос, он чуть не вскрикнул – им встретился колкий
