Порспериан все шел вперед, а Сорвил в оцепенении следовал за ним, порой задерживаясь, когда приходилось переступать потроха, и содрогаясь от треска костей под ногами. То и дело он переводил изучающий взгляд на своего раба из Шигека, плечи которого вздымались и опускались от тяжелого дыхания, избегая рассматривать его в целом. Теперь он понял, что позволил себя обмануть, что ему не удалось выжать ответ из этого покрытого тайной человека из-за страха, а не потому, что мешали малые познания в шейитском языке. Он вел себя как мальчишка, а не мужчина, пытаясь по-детски уклониться от ответственности и с трусливым поползновением избежать разговора. Все это время они не говорили и оставались чужими, страшась друг друга. А теперь, когда он, наконец, решился спросить, разузнать, какое безумие уготовила ему Праматерь, он должен убить маленького… жреца, как его называл Цоронга.
Своего раба, Порспериана.
Сорвил остановился, внезапно осознав таинственный тон Цоронги, когда он расспрашивал об Оботегве. Он все думал об эдикте аспект-императора, том самом, согласно которому Сорвил должен был совершить преступление. Если он уклонится от убийства, будет ли это предательством по отношению к Цоронге, как лучшему другу детства или даже можно сказать, суррогатному отцу? Возможно, будет лучше всего, если Истиули поглотят мудрого старика целиком, если Оботегва наткнется на кучку человеческих останков – обрывки одежды и раскиданные кости.
Сорвил, мигая, смотрел на раба, петляющего по проходам меж зловонных куч.
– Порспериан… – позвал он, закашлявшись от смрада.
Старик не обратил на него внимания. Вместо него отозвались вороны, их карканье походило на резкий звук напильников, царапающих края жестянки.
– Порспериан, стой!
– Не здесь! – бросил старик через плечо.
– Не где? – выкрикнул Сорвил, спеша за проворным рабом.
Кости выпирали из-под окоченевшей плоти. Торчали сломанные стрелы. Что делает этот человек? Что за манера убегать?
– Порспериан… Послушай. Я не собираюсь тебя убивать.
– Что случится со мной – неважно, – сопя, выдохнул раб.
Смутные, горестные воспоминания о последних днях своего деда, пытающегося сохранить ясное сознание, повинуясь некоему инстинкту гордости, пришли на ум Сорвилу…
– Порспериан… – сказал он, наконец ухватив его за костлявое плечо.
Он собирался сказать ему, что освобождает его, пусть бежит по открытым равнинам, и возможно, его вера в Богиню поможет ему спастись, но вместо этого отпустил его, пораженный худобой и легкостью, с которой ему удалось рвануть его за плечо, словно куклу из высушенного дерева, обтянутую свиной кожей.
Когда он последний раз ел?
С хриплым ворчанием раб продолжил свой бессмысленный путь, а Сорвил остался стоять, оглушенный пониманием, что Порспериан не выживет в степи, что отпустить его означает приговорить к медленной, гораздо более страшной кончине…
Что любая отсрочка казни будет проявлением трусости.
На мгновение им овладело помешательство, которое он будет помнить до конца жизни. Он издал сдавленный крик: одновременно и смех, и всхлипывание, и утешающий шепот. Со всех сторон встали жуткие картины, кругом щетинились торчащие из тел копья и стрелы, нацелившись на него. Мутные глаза, свесившиеся языки, похожие на слизняков, вывалившиеся внутренности, высыхающие на солнце…
Она определяет твое место…
Как?
Как ни безумно это звучит, я и вправду явился спасти человечество…
Что?
О-о-отец!
А потом он увидел его… грациозного, изящного, как айнонийская ваза, с острым длинным клювом, прижатым к шее. Аист сидел на багровом мертвеце, как на выступе высокого камня, и смотрел на него, белея снежным оперением на фоне выцветшего неба.
И Сорвил помчался за уменьшающимся рабом, скользя и спотыкаясь.
– В чем дело? – выкрикнул он, хватая старика. – Ты скажешь мне!
На изрезанном морщинами лице не проступило ни удивления, ни гнева, ни страха.
– Скверна охватила сердца людей, – дребезжащим голосом произнес он. – Праматерь готовит нам очищение.
Раб дотронулся теплыми пальцами до запястий Сорвила, мягко убрал его руки со своих плеч.
– И все это…?
– Обман! Обман!
