– Почему ты так говоришь?
– Потому что он корит тебя за все несчастья! Ненавижу его!
Эсменет промолчала, явно рассерженная.
«Слишком рьяно, – промолвил внутренний голос. – Осторожнее».
– Святейшая императрица, – заговорил лорд Санкас в наступившей тишине. – Боюсь, что ситуация с твоим деверем становится опасной…
Келмомас оглянулся на говорившего. Его можно было принять за деда Телиопы, настолько он был тощ и высок. Облаченный во все военные регалии – церемониальную кидрухильскую кирасу и пурпурный плащ генерала в отставке, – чисто выбритый, как подобало по традиции, он походил на изображение почтенного нансура, каких Келмомас немало видел на росписях и барельефах древнейших залов дворца.
– Фанайял в Шигеке, – ответила она с раздражением. – Если ты не заметил, Санкас, у меня сейчас есть дела поважнее.
Но Главу рода Биакси не так легко было заставить замолчать.
– Возможно, если вы поговорите с ни…
– Нет! – воскликнула императрица, резко обернувшись к генералу.
Стена по левую руку от них уступила место открытой колоннаде, через которую проглядывали восточные окрестности Дворца. На горизонте тяжело вздымались почти черные волны Менеанора, поблескивая на солнце.
– Впредь он не увидит моего лица, – произнесла она как можно спокойнее.
Тень от арки разделила ее фигуру надвое: верхняя половина от плеча до талии тонула во тьме, а ниже все платье переливалось на солнце. Келмомас уткнулся лицом в теплую благоухающую ткань. Эсменет по-матерински нежно взъерошила ему волосы.
– Понимаешь, Санкас? Никогда.
– Прости меня, Святейшая! – воскликнул верный подданный. – У меня не было намерения оскорбить…
Он не договорил, словно ему помешало какое-то злополучное подозрение, но потом все же натянуто продолжил:
– Святейшая императрица… могу я спросить, почему шрайя не должен видеть твоего лица?
Келмомас едва удержался от смеха, напустив на себя скучающий вид. Отвернувшись, он заметил за нагромождением крыш и зданий вдалеке строй гвардейцев на учениях в одном из приморских лагерей. Каждый день прибывало все больше солдат, их было уже так много, что бродить в поисках приключений, как раньше, стало невозможно.
– Телли, – раздался сверху голос матери. – Будь добра, убеди лорда Санкаса, что я не шпионка.
Тот побледнел.
– Нет… Нет! – выпалил он. – Конечно, не…
– Мама – не… не шпионка, – перебила его Телиопа.
Мать выскользнула из объятий мальчика. Всегда сознавая свое простоватое телосложение, императрица воспользовалась моментом и подошла ближе к колоннаде, как бы любуясь видом, чтобы лорд перестал нависать над ней. Она устремила взгляд на Менеанор.
– Наша династия, Санкас… весьма непроста. Сказанное имеет причину. Мне нужно знать, достаточно ли у тебя преданности доверять этому.
– Да, конечно! Но…
– Но что, Санкас?
– Майтанет – Святейший шрайя…
Келмомас смотрел на улыбку матери, мягкую, обезоруживающую улыбку, которая говорила каждому вокруг, что она прекрасно понимает их чувства. Ее способность проявлять сострадание, как он давно уже понял, была самой сильной чертой ее характера, а также одной из самых частых причин его жестокой ревности.
– В самом деле, Санкас… Он наш шрайя. Но факт остается фактом: мой божественный супруг, его брат, решил доверить судьбу Империи мне. С чего бы, интересно?
Страдальческий вид лорда сменился внезапным пониманием.
– Конечно, Святейшая! Конечно!
Каждый делает свои ставки, понял наследный принц. Люди ставят на кон время, богатство, даже возлюбленных, ради высоких чинов, которых они могут добиться, завладев вниманием первых лиц. Лишь только жертва принята, нужен только повод, чтоб они принялись поздравлять друг друга.
Вскоре после этого мать отослала Санкаса и Телиопу. Сердце Келмомаса плясало от радости. Каждый раз он оставался единственным, кого она брала в свои апартаменты.
Его одного! Каждый раз. Только его!
Как всегда, они настороженно прошли мимо массивной бронзовой двери комнаты Инрилатаса. Старший брат Келмомаса прекратил свой рев – как в те времена, когда у него случались приступы, сменяющиеся периодами затишья, – отчего юному наследному принцу казалось, что тот все время стоит там, прижавшись к двери щекой, и прислушивается к приближающимся и удаляющимся шагам снаружи. Тишина за дверью смущала больше неистовства, потому
