Единственный глаз Меланды подозрительно блестел, можно было подумать, что она плачет. Кошка улыбнулась.
— Конечно, — уверенно сказала она. — А когда вернешься, то
Гельмут В. Пеш
Песнь волны
(перевод Е. Шушлебиной)
И говорят эльдары, что из всех четырех стихий только вода сохранила эхо музыки айнуров; и все еще прислушиваются потомки Илуватара к голосу моря, сами не зная, что же должны они услышать.
Моя арфа — вот чего мне больше всего не хватало. Да, сейчас не делают таких арф, как раньше! Теперь используют мягкую древесину — в ней нет нужного внутреннего напряжения, да и звучание струн слишком глухое, как будто металл разъела ржавчина. Мне не удавалось наладить инструмент одним движением ключа и сыграть ту музыку, которая прославила меня — и погубила.
Но расскажу все по порядку.
Я очнулся от долгого забытья и не знал, кто я, откуда и что мне делать. Вокруг было тихо, только каким-то десятым чувством я угадывал дуновение ветра, овевающего снаружи горные вершины. Холод пронизывал до костей.
Тут я осознал, что проснулся и нахожусь в замкнутом пространстве; взгляд уперся в нависший надо мной кусок скалы; откуда-то, как будто сквозь лед, проникал слабый голубоватый свет. Я лежал на большом камне и не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Меня охватил страх, как человека, который не может понять, жив он или мертв. Попробовав сжать руку в кулак, я очень медленно и осторожно приподнялся.
Голова закружилась, перед глазами мелькали черные точки. Я с трудом сел и огляделся: вокруг была небольшая пещера, вход в которую закрывала ледяная стена. Странно, но мне даже не пришло в голову попытаться вспомнить, как я здесь оказался. Единственным желанием было выбраться на волю. Но что меня там ожидает, я не знал.
Насколько я мог разглядеть свое отражение во льду, это было лицо молодого светловолосого, но совершенно незнакомого человека. Я ощупал руками ледяную стену: она была довольно прочной, но, видимо, лед нарастал слоями, и между ними струилась вода. Моя тюрьма была окружена ледяными кольцами подобно годовым кольцам деревьев.
Охваченный паникой, я начал изо всех сил колотить по льду руками, разбивая их в кровь; с разбега пытался протаранить ледяную стену телом: кто-то должен был сломаться — я или лед!
Я победил.
По льду во все стороны и вглубь разбежались трещины. Посыпались осколки, и, весь в ледяной крошке, я выбрался наружу.
Я оказался на горном плато. Вокруг — величественные скалистые вершины, ниже — поросшие травой склоны. Светило солнце, небо было безоблачным, ярко-голубым, с неестественным, металлическим отливом. Вдали темнел лес; у подножия горы курился дымок, а на горизонте виднелось море.
Стояла зима, было холодно. На мне не было одежды; я был совсем один. Оглянувшись на пещеру, из которой только что выбрался, — вход в нее зиял подобно раскрытой пасти чудовища, — я подумал: а не вернуться ли назад, не укрыться ли от безжалостного мира, в котором я вдруг очутился? Но там не было ни пищи, ни одежды. Заползти обратно и умереть как раненый зверь? Но я не хотел умирать. Я хотел жить.
Чему быть — того не миновать. Шаг за шагом я начал спускаться по опасному склону. Нужно было как можно скорее добраться до человеческого жилья, иначе придется погибнуть от холода и голода.
Сначала я старался цепляться за большие камни, осторожно перебирался с одного выступа скалы на другой, рискуя соскользнуть вниз или покалечиться. На небольших участках земли я чувствовал себя увереннее, однако здесь поджидала другая беда: торчащие корни, колючие ветки и острые камни, так что вскоре за мной тянулся кровавый след. Но я не обращал на это внимания.
Не помню, как я спустился до первых деревьев. Я шел туда, где заметил поднимающийся дымок. Там, где дым, должен быть и огонь. Сейчас важнее всего для меня тепло.
Я представлял, что огонь бежит по моим жилам, заставляет гореть лицо, наполняет мозг пламенем; я слышал, чувствовал биение моего горячего сердца — этот вечный ритм жизни.
