сохранившийся фолиант, на баллакроновой обложке которого красовалась тисненая надпись — «Шизофрения»…
В коридорном отсеке сновали озабоченные люди, проносились манипуляторы — работы хватало всем.
В одном из проходов врач носом к носу столкнулся со старпомом.
— Я искал вас, — сказал старпом. — Звонил по видео. Мне сказали, вы на вызове.
— Можно было по биосвязи… А что, вам хуже стало? Я говорил, рано выписали, — встревожился Логвиненко.
— Со мной все в порядке. Я хотел узнать, как проходит заживление ожогов у пострадавших.
Логвиненко махнул рукой.
— Неважно. Медленно очень. Никакие испытанные средства не действуют.
— Антибиотики?
— Не помогают.
— Попробуйте сок трабо.
— Думаете, это мне не приходило в голову? — вздохнул Логвиненко. — Да только проклятые пластинки продырявили контейнер, и весь сок вылился.
Старпом нахмурился.
— Почему не доложили мне или капитану?
— А что толку? Дела не поправишь.
— Попробуем поправить.
— Это как?
— Обратимся к экипажу. Пусть все, у кого сохранилось хоть несколько капель сока трабо, снесут его в медотсек.
— Дельно, — обрадовался Логвиненко, и они разъехались по разным лентам.
На стук врача никто не отозвался, хотя зеленый ромб на входном люке светился — значит, хозяин находился дома.
Слегка встревоженный Дмитрий Анатольевич толкнул люк и вошел в комнату. Штурман, откинувшись, сидел в кресле и, казалось, дремал. Опытный врач, однако, сразу определил, что дело неладно. Он подошел к Орленко. Тот был без сознания.
Вот и не верь после этого предчувствиям!
Штурман был бледен как мел. Правая рука, тянувшаяся к нагрудному карману, застыла на полпути. «Хотел вытащить шарик биосвязи, но не успел», — догадался врач.
По собственной биосвязи он связался с медотсеком и вызвал реанимационный манипулятор. Торпедовидная конструкция через несколько томительно долгих минут влетела в отсек, где обитал штурман, едва не вышибив люк.
— Полегче, полегче, голуба душа, — пробормотал Дмитрий Анатольевич и отошел в сторону, чтобы манипулятор случайно не задел его.
Агрегат тотчас сориентировался на месте и приблизился к Орленко, не дожидаясь команды врача: в своей области он накопил за годы полета уже достаточный опыт.
Панцирь аппарата раскрылся, словно бутон розы, и бесчисленные змеевидные датчики обвили тело штурмана, проникая сквозь одежду.
Дмитрий Анатольевич наблюдал за работой реаниматора, время от времени делая указания. В одной из гибких прозрачных трубок, прильнувших к вене штурмана, врач заметил золотистую жидкость, пронизанную пузырьками. Ни с какой другой жидкостью спутать ее было нельзя.
— Откуда у нас сок трабо? — удивился врач.
— Кок принес.
— Только что?
— Нет, час назад, когда ты был на вызове.
Валентин вздохнул и открыл глаза. Он что-то забормотал. Дмитрий Анатольевич прислушался.
— Оранжерейный… аннигиляционный… астроотсек… камбуз… — бормотал штурман.
— Валя, что с тобой? — сказал врач и взял его за руку.
Штурман вздрогнул, умолк на полуслове. Глаза его забегали по комнате, приобретая все более осмысленное выражение.
— Это вы, Дмитрий Анатольевич? — спросил он слабым голосом.
— Я, я, голуба душа, — обрадованно ответил врач.
Манипулятор подался немного назад. Теперь главную роль играл не он, а врач.
— Я… у себя?
— А где же еще, голуба? Дома ты.
— Я только что здесь появился?
— Как это — только что? — поднял брови Дмитрий Анатольевич. — Мы с ним, — кивнул он на манипулятор, — уже минут двадцать с тобой
