Страшные сказки. Истории, полные ужаса и жути (сборник)

живой изгороди.

Чарльз хмурился, не зная, что сказать.

– Его тут не было, – повторила Джерри.

– Я тоже слышала звонок, – сказала Труди.

Все четверо уставились на пугало.

Никто не мог произнести ни слова – честно говоря, Том уже думал, что его семья навсегда лишилась дара речи. Сестрица время от времени изрядно его донимала, но сейчас, видя, как она испуганно сжимается в комок, Том невольно ощутил сочувствие. А заметив, что мать подняла воротничок на блузке, будто прячась в доспехи, он и сам поежился от внезапного страха. Нужно было что-то предпринять.

– Я слышал, – сказал Том. – Я слышал звонок.

Чарльз вглядывался в пугало. Он прищурился и прикрыл глаза от лунного света. Потом шагнул вперед. Том прыгнул за ним и пристроился рядом.

– Останься, побудь со своей матерью.

Со своей матерью! Похоже, дела серьезные. Том попытался было спорить, но следующей репликой отец пресек все возражения.

IV. Не образец элегантности

– Слышишь, Том. Вернись в дом, – прикрикнул Чарльз. Он был реалистом и обычно не предавался фантазиям, но сейчас чувствовал, что что-то не так. Сама дорога казалась странно пустынной, хотя с чего это сельская ночная дорога без машин и прохожих вдруг вызвала его подозрения, Чарльз и сам не понимал.

Не снимая руки с плеча сынишки, Чарльз обернулся. В глазах жены он увидел тревогу и безмолвную мольбу – скорее вернуться в дом, где за занавесками горит свет, а один из лучших ведущих на Радио-4 ведет перепалку, вполне пристойную, с каким-то политиком.

– Беги! – Он подтолкнул Тома как раз вовремя, пока мальчик не успел завести ну почему мне нельзя с тобой, вдвоем веселей.

– Томми, скорее домой, – позвала Труди строгим голосом, который в совершенстве отработала за четырнадцать лет в роли родителя.

Увидев, что сын благополучно переступил порог и его без церемоний втащили в дом, Чарльз испытал двойственное чувство облегчения и одиночества. Он со вздохом повернулся к дороге, живой изгороди и пугалу, которое по-прежнему торчало на слегка покосившейся палке, растопырив руки в парусящих на ветру перчатках.

У изгороди он остановился. До пугала оставалась всего пара футов (отсюда было видно, что голова под шляпой – всего-навсего колготки, набитые тряпьем). На месте глаз были пришиты две пуговицы, полоска черного фетра изображала улыбающийся рот, а в центре «лица» красовался деревянный колышек. Чарльз чуть не рассмеялся, но подавил смех. Вот ведь чушь, что таинственного может быть в этом «посланце ночи». С чего это он…

А потом он разглядел поле, на котором был воткнут шест с пугалом. Это было типичное пастбище: ни у кого не было причин распугивать птиц на этом участке земли, потому здесь не было никаких посадок. Скорее всего, здесь вообще никогда ничего не сеяли и не сажали. Продолжая осматривать поле позади пугала, Чарльз вдруг почувствовал на себе чей-то взгляд. Он проворно развернулся так резко, что пугало, маячившее у него на периферии зрения по правую руку, теперь оказалось с другой стороны, слева. Чарльз скосил глаза. Вопрос, который у него напрашивался, был настолько диким, что хотелось о нем тут же забыть. Но он все же задал его себе, почти беззвучно, чтобы никто не услышал и не посмеялся над ним: Уж не пугало ли меня рассматривает?

И Чарльз повернулся к пугалу лицом.

– У тебя там все в порядке? – окликнула Труди.

– Пап, иди уже в дом, – позвала Джерри.

Том ничего не кричал. Это была необычная ночь, он чувствовал это, как дети чувствуют, что кто-то или что-то действительно прячется под кроватью, когда выключат свет. Или что кто-то дожидается, пока родители, сказав спокойной ночи, закроют дверь детской и можно будет неслышно войти в тихую комнату и пройтись на пальчиках (если только у них такие же пальцы, как у нас) по залитому лунным светом ковру, отбрасывая уродливую тень.

Чарльз подошел к изгороди и немного в сторону, чтобы поравняться с пугалом. Перескочив через кусты, он оказался на пастбище. Пугало оказалось тщедушным и кренилось на сторону, будто отвешивало поклон. Вся конструкция представляла крестовину из двух палок, накрепко перевязанных пучком травы. На пугале был твидовый пиджак, рубаха без воротника и замусоленная шляпа с обвисшими бесформенными полями. Не образец элегантности. Может, виной был ветер, шевеливший и качавший пугало, но сейчас Чарльз ясно видел вместо пуговиц два черных углубления – небрежный штрих, нанесенный черным углем, казался крохотной слезинкой в углу одного глаза. Как, удивился Чарльз, он мог принять это за пуговицы?

А в середине уродливого лица – лица, полюбить которое (да и просто смотреть на него без отвращения) смогла бы, честно говоря, только пугалова мать – торчал не колышек, а странная конструкция: шарнирное сочленение, прорвавшее ткань и согнутое под неестественным углом вниз, к косому рту, один угол которой поднимался вверх, а другой убегал вниз.

– Дорогой?