Все полки были уставлены чучелами животных: кошки, собаки, поросята, ягнята и телята. Первенцы. Но то, что Эрик действительно стремился ей показать, стояло на нижней полке.
Это выглядело противоестественно. Новорожденные человеческие дети не могут стоять и ходить. Набив их и вставив стеклянные глаза, Эрик установил четырех новорожденных младенцев на металлические стойки, так что они как бы стояли на коротких кривых ножках.
На самых старых кожа ссохлась, побурела и была похожа на старый пергамент, а младенец справа – брат, с которым никогда не встречался Роберт – все еще был до тошноты похож на обычного новорожденного ребенка, с глазами призрака.
Эрик обвел взглядом свои трофеи, после чего указал на пустующее место справа от самого последнего экспоната и кивнул на живот Анники.
– Если только это не особое дитя, – уточнил он. – В чем я сомневаюсь.
Аннику даже не замутило. Ей хотелось одного – поскорее убраться из этой комнаты и не видеть того, что было перед ней сейчас. Пусть ей наденут железный ошейник и посадят на каменный пол в подвале, да что угодно. Хоть глаза выколют.
– Зачем?… – выдавила она хрип из пересохшего горла.
Эрик поскреб шею с таким видом, словно никогда не задавался таким вопросом.
– Ну… – ответил он. – Мясо я съедаю, конечно. Это самое главное. А это, – и он широко развел руки, – что ж, каждый может иметь хобби.
Он оставил ее там на ночь. Не выключив свет.
Наутро он пришел за ней, и она не сопротивлялась, когда он отвел ее в кровать и наручниками приковал обе руки к изголовью. Она мочилась в штаны. Позже днем, захотев в туалет по-большому, хотела было позвать его, но в конце концов передумала и просто сходила под себя.
Она хотела умереть. Если бы только была кнопка или рычаг, чтобы отключить себя. Она попробовала это представить, мысленно нарисовала четкую картинку, черный бакелитовый тумблер, указывающий на ЖИЗНЬ, а потом воображаемыми пальцами повернула его к надписи СМЕРТЬ. Ничего не произошло.
Она пыталась не дышать, но даже не потеряла сознания. Она пробовала проглотить язык. Бросалась из стороны в сторону, чтобы дотянуться и перегрызть себе вены, но не достала. Упала без сил на кровать, вонючее, скулящее, жалкое вместилище, сосуд, содержимое которого принадлежало не ей.
Она услышала звук отпираемой двери и закричала во всю мочь: «Роберт! Роберт! Помоги! Он меня убивает!»
Ничего. И снова ничего. Шли часы. Ребенок толкался, а она уже не шептала слов утешения. Ее последней надеждой было, что плод мог бы погибнуть от истощения и интоксикации еще внутри.
Чучела младенцев все время стояли у нее перед глазами. Они водили хороводы на своих сушеных ножках и окружали ее кровать. Они извивались от боли, когда нож резал их живую плоть. Когда они открывали рты, крича от боли, оттуда сыпались черви и полупереваренные крысы.
Младенцы карабкались на нее и прикладывали головы к ее животу, чтобы познакомиться со своим будущим братиком. Они не давали ей спать, позволяли только на короткое время провалиться в забытье, а потом опять начинали скрести ей веки своими пальчиками, как тонкими прутиками.
Иногда ее кормили, иногда в рот лилась вода, и она глотала. Иногда ее тащили в душ и поливали. Это не имело значения. Время шло, и все.
– Анника? Анника! Ты слышишь меня?
Она с трудом разлепила глаза. Ей показалось, что она знает человека, который склонился над ней, держа что-то в руках. Свет в комнате позволял предположить, что время было дневное.
Она услышала металлическое звяканье, и одна рука безвольно упала. Это было что-то новое. Такого прежде не случалось. Она посмотрела на человека, который перешел на другую сторону кровати и поднял штуку, которая называлась… болторез. Снова звякнуло, и другая рука упала. Обеими руками она ощупала раздутый живот и перекатилась на бок, чтобы снова погрузиться в забытье.
– Анника! Это я, Роберт. У нас мало времени. Вставай.
Роберт. Роберт. Почему ей так скверно от звуков этого имени? Он хватал ее за руку, тянул к краю кровати.
– Перестань, – пробормотала она. – Оставь меня в покое.
– Пожалуйста, Анника. Он может вернуться в любую минуту. Нам нужно убираться отсюда.
Она попыталась сделать усилие, чтобы понять, что ей говорят. Он. Может вернуться. Это про Эрика. Может вернуться. Эрика здесь нет. Сейчас. Но он может вернуться. Эрик. Томте. И ребенок.
Роберт.
Анника широко открыла глаза. Роберт. Отец ребенка. Ее муж. Сельма Лагерлеф и обивка дивана.
– Давай же. Я помогу.
Ее стянули вниз, поставили на ноги. Роберт закинул ее руку себе на шею, потому что ноги отказывались ей служить. Однако совсем недавно ее мыли в душе, и тогда она прошла несколько шагов. Когда они почти добрались до лестницы, она уже могла стоять сама и оттолкнула его.
– Ну и говнюк же ты, – сказала она. – Жалкий, бесполезный, сраный говнюк.
– Я знаю, – сказал Роберт. – Знаю. Но сейчас нам нужно…
