– А я думала, вы по обувной части. – Марина забрала пустую тарелку и вложенные в дерматиновую книжечку купюры. – У нас целых две обувные фабрики. Хорошую обувь выпускают. И недорогую. Правда. Но оборудование старое, все время ломается. И наладчики…
– Я похож на наладчика?
Она пододвинула к нему мелочь, он пододвинул мелочь обратно, словно бы они играли в какую-то игру.
– Нет. Слушайте, у вас на шее царапина, вот здесь.
– Я знаю. Наверное, во сне. Повернулся неудачно.
– Помажьте йодом хотя бы. Дать вам йод?
Наверное, тут всем положено иметь аптечку. Толпы туристов. Частые травмы.
– Скажите, а цветы тут где можно купить? Я имею в виду редкие. Экзотические.
– Как выйдете, налево, – она понимающе улыбнулась, – и два квартала вверх. Будет такая улочка, узенькая. Там цветочный салон.
– Он когда открывается, не знаете?
– Он и не закрывается. Он круглосуточный.
– Круглосуточный? Зачем? Я понимаю, аптека.
– Кому-то ведь среди ночи могут понадобиться и цветы. Это же лучше, чем если бы лекарства.
– Да, – согласился он, – конечно.
– Скажите, а у вас есть такая услуга, – букет на дом? Вечером? Скажем, после семи?
Яблочно-зеленые ногти. И зеленая прядь, свисающая на зеленые глаза. Дафна, не успевшая окончательно превратиться в дерево.
– Мы работаем круглосуточно.
Бесстрастное лицо, слегка презрительное. Наверное, их так специально обучают. Везде радушие, а тут ленивая полудрема лесной нимфы, блуждающей средь длинных зеленых стеблей.
В цветочных магазинах всегда чуточку пахнет тлением. Может, потому, что цветы сейчас скорее ассоциируются с похоронами, чем с праздниками?
– Розы? Дюжину роз? Плюс одна? Белых? Алых?
Бледные пальцы с зелеными ногтями неподвижно лежали на зеленых стеблях папоротника, декорирующих прилавок. Не Дафна, Офелия…
– Нет. Страстоцвет, примула вечерняя и витекс священный. Это можно… такой букет?
Она задумчиво покусала нижнюю губу.
– Наверное. Это… мне кажется, редкие цветы. У вашей дамы тонкий вкус. Но я узнаю. Оставьте телефон, я перезвоню вам, да? Но я еще не знаю, сколько это будет стоить. Потому что их нет в прейскуранте, понимаете?
– Все равно. Я вот оставляю. Если уложитесь, то и хорошо.
Она пожала плечами.
Деньги меня не волнуют, – говорил весь ее томный, усталый вид. – И вообще, как вы мне все надоели! Мужланы, грубые человеческие самцы, разве можете вы чем-нибудь пленить меня, прозрачную нимфу!
У крыльца мокрый, взъерошенный голубь с горловым воркованием выхаживал вокруг гладкой, перышко к перышку, голубки.
– Не знаю такой. – Это был другой вахтер, мышеватый, с серыми, зачесанными назад волосами, с серым лицом, блеклыми серыми глазами, в серой куртке, и голос у него был серый, и жизнь у него была серая, если вообще была.
– А вы посменно работаете?
– Как кому удобно, так и работаем, – скучно сказал вахтер.
– А ваш напарник? Такой, ну, крупный? Волосы зачесаны через лысину?
– Не знаю, – повторил вахтер.
– Но как-то же вы сменяетесь?
– Я сдаю Казику. А кому Казик сдает, я не знаю. А зачем вам?
– Я по одному делу о наследстве, – сказал он веско, – разыскиваю наследников Нины Корш.
– Не знаю такой, – повторил вахтер, – были тут какие-то Корши, но давно. Держали доходный дом на Дворецкой.
– Этих я знаю. Это не те Корши.
В фойе двое равнодушных людей в комбинезонах снимали со стен забранные в стекло фотографии оперных прим. Освобожденные стены казались непристойно голыми, словно женское лицо без косметики…
– Опять вы?
Артистическое лицо Витольда исказила гримаса отвращения.
– Вы меня преследуете? Зачем? Зачем вы меня преследуете?
Витольд был в твидовом пальто с поднятым воротником и в черной мягкой шляпе. Вокруг шеи обернут длинный черный шарф.
