быть, вы хотите поиграть с ним? Мне не жалко. Я же вижу, вы так на него смотрели…
– Нет. Нет, что вы! Я просто… ну, любовался.
– Любоваться, это же и есть от слова любовь. А они не как мы. Они легкие. Им просто все. Но это не потому, что у них нет души, нет. Просто она… другая… легкая. А он меня любит. Правда любит.
– Марина, – сказал он, – я не сомневался. Знаете, давайте я спать пойду. Вы когда встаете?
– Рано, – она виновато взглянула на него, – я на пять будильник ставлю. А ему не мешает. Они ведь не спят, сильфы… Не умеют.
Он помялся:
– За то, что я вас побеспокоил… Сколько я должен?
– Нисколько. – Она улыбнулась этой своей скрытой улыбкой, – вы ведь помогли донести сумку. Считайте, я вас как бы наняла. Взаимные услуги, вот и все.
– Вы же, наверное, ну, скудно живете?
Три плазмы, хрусталь… Двухкамерный холодильник.
– Да мы ведь на еду не тратим совсем. Еще соседке хватает. У нас соседка, бабушка, она и правда бедная. Я вам постелю в гостиной, на диване, если вы не хотите, ну…
– Не хочу. И, скажите, можно выключить футболистов? Чтобы не бегали?
Она покачала головой.
– Футболистов выключить никак нельзя, – сказала она.
Обои в цветочек, сервант… Плоский блеск фанеровки. Что-то двигалось по краю глаза, неустанно, мелко и быстро, отражаясь в лакированном шпоне. Футболисты. Маленькие молчаливые футболисты. Пахло кофе, резко и остро, прекрасный, прекрасный запах. Он торопливо перебирал вчерашние события. Ах, ну да… Хорошо, он вчера сообразил купить зубную щетку и бритву в этом их магазинчике напротив «Криницы». Иначе было бы совсем противно.
На кухне Маринин муж сидел спиной к двери, наблюдая за бегающими фигурками, и пил кофе.
– Кофе будете? – спросил Маринин муж не оборачиваясь.
Марина, надо полагать, уже ушла, «Криница» открывается рано. Очень рано. А значит, он остался один на один с безумцем.
– Запеканка в холодильнике. – Маринин муж не отводил взгляда от бегающих фигурок. – Вам ведь как всегда?
Чистая линия скулы, маленькое, чуть заостренное ухо.
Кофе был хороший. Лучше даже, чем в «Синей бутылке».
– Это не Стивенсон.
– Простите?
Маринин муж повернулся к нему. Радужка прозрачных светлых глаз сливалась с белком.
– Я о названии. У Стивенсона «Сатанинская бутылка». Не синяя. Сатанинская. Синяя – это у Брэдбери.
Похоже, бутылки пользуются литературным спросом, подумал он.
– Да, – сказал Маринин муж. – Кстати, вы заметили? У всех этих историй одна и та же мораль. Утешение можно найти только в исконном содержимом. Простодушный пьяница знает, что ему надо, и потому получает то, что хочет. Он не даст уловить свою душу в сети иллюзий – и остается в выигрыше. Но кофейня так называется не из-за Брэдбери. Из-за инклюзника. В таких бутылках держали инклюзников. Гомункулюсов. Закупоривали и держали.
– Что, настоящих?
– Конечно, настоящих. Алхимики выращивали, для себя, понятное дело, но иногда, если заводился лишний, выбрасывали на рынок. Инклюзник выполняет желания владельца, но, поскольку все обычно просят денег, был заточен именно на деньги. На богатство. Знаете, как люди думают, что если у них будут деньги, то все будет хорошо.
– А на самом деле нет, – сказал он скучно.
Банальная истина. Впрочем, как все банальные истины, безусловно верная.
– Да, – согласился Маринин муж, – верная, как все банальные истины. Включая и ту истину, что банальные истины верны.
Крошечные молчаливые футболисты продолжали свой бесконечный бег, теперь они были в оранжевом и синем. А раньше – в красном и черном. Кажется.
– Спасибо. Мне, наверное, пора.
Он так и не спросил, как зовут Марининого мужа. Случайный человек, которого он больше, скорее всего, никогда не увидит.
– Урия.
– Что, простите?
– Урия, так меня зовут.
