Невдалеке впереди нас Габриэль-греза раскрыл пасть и проглотил автомат с напитками. Он испарился с музыкальным лязгом.
– Он всех нас съест?
– Да, – спокойно ответил я. – Он же сон; он не знает, что это не сон. Настоящий он находится сейчас где-то в невероятно жарком месте и грезит о своей мягкой, послушной жене, не названной как первая леди. Он поедает мир с помощью серого корабля и красивой фуражки. Сны более буквальны. Более откровенны.
– Почему ты не боишься?
– Потому что я знаю кое-что о Чистой Земле, чего он не знает. – Рафу обняла мою тапирью тушу своими руками-полотнищами и поцеловала меня прямо в горячее рыло. В ее руках я распустился в человека, чтобы соответствовать ей, чтобы ей было хорошо. Я так хотел, чтобы ей было хорошо.
В Чистой Земле Йокосуки нет места более священного, чем розовые дворцы с залами патинко. Я должен был привести туда Рафу, чтобы помедитировать вместе в голубом сиянии электронных экранов и пьянящем сигарном дыму. Здесь бодхисаттвы с голыми, дрожащими в экстазе шеями, распростертые перед неумолимыми богинями удачи, практикуют Истинную Игру. Одного за другим лейтенант-греза съел их, лежащих ниц на потолке, – зеленокрылых серафимов Идеального Шанса. Он хватал их ртом за пальцы ног и всасывал в себя. Их крики заглушались звуком падения многочисленных серебряных шариков. Старые, ссохшиеся мужчины, поворачивавшие колеса сверкающих машин, даже не пошевелились – они не видят Чистой Земли, даже когда солнце поднимается над гаванью и дарит каждому обитателю Праведного Города по прекрасному золотому осколку. Он – сон; и я – сон; все мы сны, ослепленные неоновыми вывесками.
Габриэль засмеялся – это был густой, жирный звук, как будто он прополоскал горло. Зал взорвался крупными выигрышами. Богини, дающие и берущие назад по своему усмотрению, исчезли в его огромном, ненасытимом брюхе – больше они уже ничего не возьмут назад.
– Пожалуйста, – тихо сказала Рафу. Старики закричали от радости и, отталкивая друг друга, бросились к изумленному владельцу. Голос Рафу был едва слышен среди их криков, но Габриэль повернулся к ней – голодный, с алыми губами, измазанными тайной кровью. – Ты помнишь, – сказала Рафу, скользя по направлению к нему, – как Мило в возрасте шести лет сломала палец на ноге? Она пыталась догнать друзей, убегающих от нее в лесу позади ее дома. Он навсегда остался кривым, и в плохую погоду ты растирал его, чтобы он не болел. Ты помнишь, как сладко изгибалась ее талия? Ты помнишь вкус ее губ? Даже в дни болезни она пахла, как ребенок, – чистотой, невинностью, постоянством. Ты это помнишь?
– Нет, – проворчал Габриэль-греза.
– Ты помнишь, что у нее на пальцах левой руки были мозоли, хотя она давным-давно бросила играть на гитаре? Ты помнишь, как выглядели ее волосы, когда они спутывались и когда они были только что расчесаны? Ты помнишь, как скатывался ее живот к тайной ложбинке внизу, как выглядело ее родимое пятно? Ты помнишь форму ее ушей?
– Нет, – проворчал Габриэль-греза. – Я хочу тебя съесть. Тогда я все это вспомню.
– Зачем ты это делаешь?
Габриэль пожал плечами.
– А что еще делать во время визита в чужую страну? – Он повернулся, собираясь сожрать хромую, горбатую старуху с палкой. Ее тощие ладони были полны серебряных шариков патинко. Она выигрывала, конечно, она выигрывала. Его невидимые зубы разлетелись, коснувшись ее старой высохшей кожи. Не замечая ничего вокруг, она задумчиво улыбнулась.
– В каждом сне есть место, которое нельзя съесть, – сказал я, обращаясь к Рафу. Я чувствовал себя таким уставшим. Это первое, что узнает маленький баку. – Тебе не поздоровится, если ты вцепишься в него. Конечно, во сне это самая вкусная вещь, и нам приходится учиться обуздывать желание его поглодать. Во сне о Чистой Земле – сне, который днями и ночами снится Йокосуке, – в зале патинко сидит старуха, наша алмазная сердцевина – она неуязвима, потому что не знает, что она самая сладкая вещь в мире.
Сон о Габриэле разрушался, проливая на пол серебристую грезную жидкость, содрогаясь, извиваясь, умоляя о спасении. Мне было все равно.
Но Рафу протянула ему руки, – ах, я должен был это предвидеть – мы всегда рабы своей природы, даже в Раю Чистой Земли – особенно здесь, – и если я умею только есть, она умеет только прятать, скрывать существ от стыда. Ее руки раскрылись, прямоугольная створка за прямоугольной створкой, и она полностью загородила его, встала вокруг него, так что он не мог пошевелиться, заключила его в себя – золотая стена Рафу.
Габриэль-греза всхлипывал в ее объятиях. Поглощенные им вещи начали рваться на свободу: шляпы, пояса, плиты для варки риса, керосиновые лампы, уличные фонари, дорогие итальянские туфли, Торговцы Совершенной Уравновешенностью, аквариумы, Проститутки Чистого Разума, Мотоциклы Благочестивого Суждения. Семь Богинь Идеального Шанса. Он ослаб, потерял форму, а они вырвались из него – и прорвали тело Рафу, которое было не более чем шелком. Тонким-тонким шелком. Ее кожа повисла клочками, изорванная, и шелковые нити трепетали в струе иссякающей серебристой субстанции.
Это был просто сон. Иногда так говорят в конце сказок, в той земле, где родилась Мило. «А затем я проснулся – это был просто сон». Но здесь сказки не могут закончиться таким образом. Я не могу проснуться. Я не сплю.
Мило не может проснуться. Если бы она могла, то увидела бы свою комнату: низкий столик красного дерева, два окна, телевизор, шоколад, персик, рисовый шарик с лососем, ширма, принадлежавшая ее подруге Тиэко, разбитая, как будто в нее ударил артиллерийский снаряд, грудой лежащая на татами.