Бернис лежала в постели и решала кроссворд. У нее так задрожали руки, что она сломала карандаш.
– Ли, у тебя все нормально? – Ли-Хуа похудела и перестала улыбаться. Было ясно, что у нее на душе какая-то тяжесть, тайна, которую она скрывает от своей подруги. Бернис все равно чувствовала, что не все знает об этой трагедии, и притворялась, что ни о чем не догадывается, просто из трусости. – Хочешь, я приеду?
– Нет. Просто послушай. Я хотела рассказать тебе раньше, но не могла. Я боялась, что ты что-нибудь натворишь. Я
Положив трубку, Бернис лежала и смотрела на круг света, расплывшийся на столе под лампой с абажуром. Она медленно, тяжело пыталась сообразить, что только что сказала ей Ли-Хуа. Что-то глубоко внутри нее шевельнулось. Она сняла с подставки беспроводной телефон и начала пролистывать все записи. Когда она добралась до лета, механический голос в трубке сказал, что у нее есть непрослушанное сообщение. Оно было записано в два часа ночи – в ту ночь, когда случилась авария. Так как в доме не было электричества, звонок был сразу направлен на голосовую почту.
– Боже мой. Боже мой. – Она стерла сообщение и бросила телефон, как будто ее ударило током.
Как только зажила ее лодыжка, Бернис собрала кое-какие вещи и поехала к озеру. Было холодно. Канавы были полны черных и бурых листьев. Она остановилась на повороте, на высокой скале, круто обрывающейся в озеро, – это место называлось мысом «скорой помощи» – и прикрепила к ограждению венок. Осушила пару крохотных бутылочек шираза и плакала до тех пор, пока не кончились слезы и не опухли глаза. Затем вернулась в машину и поехала дальше.
Дорога вела мимо пирса. Сезон давно кончился, и пирс был почти пуст – один грузовик на парковке, одна моторная лодка средних размеров на воде. Бернис чуть не проехала мимо, не останавливаясь, – она хотела снять номер в «Крупной рыбе». Что она там собиралась делать, это и для нее самой было загадкой. Вдруг она заметила, как рядом с лодкой всплыл аквалангист. Не глуша мотор, она остановилась у пустой билетной будки. Аквалангист проплыл вдоль своей лодки, поправил что-то на маске и забрался на борт.
Дворники машины Бернис шарахались по стеклу, по радио играла какая-то баллада – так тихо, что слов было не разобрать. Ее начало трясти. Это была не просто скорбь и раскаяние, а какое-то более древнее, более примитивное чувство. Она сжала кулаки так, что побелели костяшки пальцев. Пока она вылезала из машины и шла по пирсу до пришвартованной лодки, где аквалангист снимал маску и ласты, небо стало еще более серым. Это был молодой человек со светлыми волосами и густой рыжей бородой, из-за которой его лицо казалось очень бледным. Он сел на скамейку и скинул с плеч баллоны с воздухом. Бернис стояла на краю пирса. Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Поднялся ветер, и лодка закачалась.
Он сказал:
– Потеряли кого-то?
– Да. Подруг.
– А, это те женщины, которые исчезли здесь минувшим летом. Мои соболезнования. – Кожа вокруг глаз у него была набрякшей. Она подумала: отчего это? От погружений или от слез?
– Вы здесь ныряете, чтобы найти какие-либо свидетельства трагедии?
– Да, я и еще пара человек. Есть еще компания из Орегона, но, по-моему, это охотники за сокровищами. Какие сокровища они тут ищут – непонятно.
– Из Орегона?
Он кивнул.
Она сказала:
– Иногда я людей просто ненавижу. А вы? Вы же тоже за сокровищами охотитесь, в некотором смысле. Вы хотите узнать, как произошла та или иная катастрофа. Ищете сенсацию. Я о вас читала.
– Я не ищу сенсаций. Я ищу ответы. Это озеро – вор. Вы знаете, мне кажется, если я найду их – жизни, украденные этим озером, – то освобожу их. Нельзя, чтобы души жертв остались здесь навечно.
– Мне снились кошмары об этом озере и о моей сестре. Я видела ее лицо. Она была мертва. Утонула. После несчастного случая я поняла, что все это время ошибалась. Я видела не свою сестру, а ее дочь. Вообще-то они не очень похожи друг на друга – но глаза и губы у них одинаковые. Это меня и сбило с толку.
– Такого никому не пожелаешь, мисс. Мой брат погиб в автокатастрофе. Ехал в Беллингем, и в него врезалась бетономешалка. А хуже всего – простите, если это прозвучит грубо, – что это не отпустит вас до конца жизни. И ничего тут не поделаешь.