А потом – лишь боль.
В ушах раздаются тысячи голосов, и Мэтт отчетливо слышит каждый. Они бурлят, звенят, грохочут – будто бы он приложил ухо к мощному динамику, включенному на полную громкость. Голоса не уходят даже когда он спит. Звуки буквально бомбят его: машины, грузовики, люди. Рев мотоциклов, цокот каблуков. Галдеж играющих на улице детей.
Он слышит, как люди разговаривают, шепчутся, и это – настоящая пытка. Он никуда не может подеваться от чистых, звучащих громче, чем он когда- либо мог представить, звуков. Он не может нормально думать. Не может отфильтровать отдельные звуки. Каждое мгновение его будто гложут миллионы демонов.
А ведь есть еще и запахи. Они окутывают его, накрывают удушающими волнами.
Сильно пахнущие цветы, от которых он кашляет и задыхается.
Гнилостная, трупная вонь, исходящая от мясной лавки в трех кварталах от больницы, где каждый вечер перед закрытием несвежее мясо и кости выбрасывают прямо на улицу.
А еще духи и дезодоранты. Он способен унюхать приближение докторов и медсестер за несколько минут до их прихода, а когда они уходят, еще час чувствует их запах.
Хлопчатобумажные простыни на ощупь кажутся наждачной бумагой. Кончики пальцев постоянно пощипывает, будто они внезапно выросли, а подушечки стали настолько чувствительны, что теперь он по одному лишь прикосновению может понять, что прицепившийся к расческе волос принадлежал пятидесятилетней блондинке.
Все это сопровождается аккомпанементом сердцебиения. Удары множества сердец накладываются друг на друга, стучат, то ускоряясь, то замедляясь, то в страхе, то в возбуждении. Перестук, который никогда не прекращается.
Теперь все вышеперечисленное навсегда с ним.
Его глаза оперируют. Их чистят, отскабливают, режут. В зрачки вставляют иглы, откачивая кровь и гной. Ничего не помогает. После одной из операций Мэтт слышит голос врача. Тот говорит, что глазные нервы Мэтта похожи на разможженные культи жертв автомобильных аварий. Словно в ступоре, Мэтт несколько недель остается прикован к постели, сражаясь со своими обострившимися чувствами и пытаясь отгородиться от сводящих с ума раздражителей.
Он слышит разговоры, доносящиеся с других концов района – словно смотрит невыносимую круглосуточную мыльную оперу. Сотрудница булочной на Тридцать пятой улице постоянно жалуется на своего парня, который ударил ее. В пяти кварталах от больницы секретарша сообщает начальнику, что жена того узнала об их интрижке. А примерно в полутора километрах от Мэтта какой-то ребенок хнычет оттого, что уронил мороженое.
Мэтт не может здраво мыслить. Любые мысли мгновенно тонут в море голосов. Словно тысяча – нет, миллион – безумцев пытаются обратить на себя его внимание.
Затыкать уши не помогает. Мэтт пробовал кричать, чтобы заглушить голоса, но без толку.
В конце концов ему дают успокоительные, и они помогают. Лишь полностью отключившись, он может хоть немного отдохнуть.
В последующие дни его ждет череда посетителей, присутствие которых он ощущает сквозь замутненное болью и лекарствами сознание. Приходит отец. Он чувствует его присутствие рядом столь же отчетливо, как если бы по-прежнему мог видеть его. Чувствует запах виски и страх. Злость и сожаление.
– Мэтт, прости меня. Прости за все. Все изменится, когда тебя выпишут. Мы переедем из этой дыры. Куда-нибудь на природу… поближе к деревьям и траве.
К его руке прикасается отцовская. Прикосновение болезненно, словно удар током. Мэтт инстинктивно отдергивает руку и осознает, что отцу тоже больно. От него исходят волны стыда и вины. Откуда Мэтт это знает? Как он может это чувствовать?
Он и сам не может понять. Он просто чувствует.
Новый посетитель. Приходит, когда болеутоляющие только начали действовать и Мэтт понемногу проваливается в забытье. Это женщина. Пахнет мылом и… жасмином. Очень чистый запах.
– Мэтт, прости, – говорит женщина. – Прости за все.
Она тоже берет его руку, но в этот раз он свою не отдергивает. В этот раз прикосновение нежное. Женщина нагибается и целует его в лоб, и в этот момент что-то холодное касается его подбородка. Мэтт дотрагивается до предмета рукой и понимает, что это золотой крестик.
Женщина уходит, оставляя после себя ауру безмятежности, и в этот момент голоса уходят куда-то на второй план. Мэтт готов зарыдать от благодарности. Наконец-то он может нормально подумать и вспомнить, кто он такой.
Выходит, что голосами, запахами и всем остальным можно управлять? Пусть лишь на мгновение, но их можно прогнать.
Он чувствует себя сильнее. Спокойнее. Он научится управлять своими чувствами. Они – вовсе не враг, стремящийся его сломить, они – часть него самого.
И кроме них у него теперь ничего не осталось.
