чтобы я умер на месте, слава Господу. Внутреннее кровотечение устранено, но в полостях еще осталась застоявшаяся кровь. Она не нужна. Волокна разных органов сращены, надо немного подправить. Круг кровообращения…
– Вы умелый целитель, как я посмотрю.
– Обычные диагностические чары и работа с тканями, больше ничего. В последнее время усиленно штудировал специализированные книги. Недавно восстанавливал брата Марка после обширных ожогов – вот где было настоящее испытание.
Монахиня удивленно подняла брови.
– Я только что понял, что восемь дней валялся без сознания, надеюсь, ваш подопечный не шалил в это время?
– У меня не пошалишь, – ответила женщина, преступно красивая для того, чтобы быть невестой божьей. – А вы должны лежать и отдыхать.
– У меня баронство на плечах, некогда разлеживаться, когда восемь дней… мои зелья!
– Эмма за ними приглядывала. Есть – не ела, спать – не спала, но за вашим котлом приглядывала, не сомневайтесь.
Волшебник с облегчением выдохнул.
– Если обещаете быть послушным больным, я сначала накормлю вас, а потом расскажу, что и как. Сразу предупреждаю, что все в порядке, никому не требуется ваша помощь. Итак?
Вскоре его уже кормили с ложки наваристым и горячим куриным бульоном с размоченным в нем хлебом. Сначала серый волшебник хотел чего-нибудь посущественнее, но когда теплые потоки бульона, попав в желудок, стали причинять боль, он понял, что выбор сестры Хелены очень мудр – желудок, восемь дней не переваривавший пищи, даже столь жидкое кушанье принял с трудом, к тому же часть внутренних органов пострадала во время борьбы.
– В первую очередь… хватит, я сыт! В первую очередь…
– Еще две ложечки, чар Тобиус.
– Я сыт! В перв…
– Две ложечки, – осталась неумолимой монахиня. – За Господа-Кузнеца и сына Его Молотодержца!
– Говорю же – я сыт! Грех есть, если сыт! Есть надо, чтобы жить, а не жить, чтобы есть! Так в священном…
– Всякое яство положено пред человеком милостью Господа-Кузнеца, отказываться от него – значит пренебрегать милостью Его. Давайте, чар Тобиус, в мире столько людей, у которых нет этих двух ложек бульона, а у вас они есть, но вы не цените.
Пришлось доесть.
– В первую очередь хочу спросить: как обстановка в Хог-Вуде? Что происходит?
– Много чего. Генерал Бальден вплотную занялся своими рекрутами, гоняет их кругами, делая перерыв только на обед и сон, а белок тренируют в этой чудно?й выпуклой конструкции неподалеку. Знаете, прежде я уже слышала имя генерала Эразма Бальдена, но не знала, что он такой импозантный кавалер.
– А я не знал, что у Бальдена есть имя, – поделился Тобиус, задумчиво глядя в потолок. – Эразм… Эразм-заразм, нет… Эразм-маразм, вот, уже лучше, Эразм-дуразм… но надо что-то военное… Что еще произошло за время моего отсутствия?
Сестра Хелена часто беседовала с Хлоей, а потому знала, что дела идут. Шахта в лесу дала первое сырье. Поначалу рабочим было трудно справляться с големами, но когда люди усвоили принципы, которые руководили глиняными болванами, дело пошло резвее. Руду переправляли в Хог-Вуд при помощи транспортера, а для сообщения и координации действий между шахтой и деревней использовались магические зеркала. Кузнец Мартел уже начал переплавлять руду в железные слитки, но поскольку деревенская кузница мало подходила для таких занятий, дело у него шло медленно, да и нужных в металлургии добавок не хватало. Гоблин обещал в ближайшее время исправить и это положение. С лесозаготовочной базы была переправлена большая партия бревен для постройки частокола, опять же усилиями ее высочества, которая развела в Под-Замке бурную деятельность. Никто не тревожил жителей деревни в последнее время, даже метание камней по световому периметру ночью прекратилось.
Из коридора послышались шаги, и в спальню заглянула Эмма. Она замерла в дверях, молча теребя какую-то тряпицу.
– Сестра.
– Пойду.
Хелена бросила на волшебника последний взгляд, теплый и приятный, как вкус спелого персика, и удалилась, покачивая широкими бедрами. Эмма тихонько подошла к кровати, нерешительная, будто боясь, что ее сейчас прогонят.
– Тебе лучше, учитель?
– Я жив, и пока что, надеюсь, это обстоятельство не поменяется.
– Тебе… больно?
– Нет, – солгал он, мягко улыбаясь, – мне совсем не больно.
– Я… я так… рада-а-а-а-а-а-а…
Слезы хлынули по ее бледным щекам ручьями. Она плакала, как маленькая девочка, которую дотоле переполняло великое, непосильное, неподъемное горе, внезапно отступившее и оставившее в покое. Эмма рыдала от облегчения, прижимаясь к его груди, искусственная, но живая, думающая и,
