застонал, затем его с шумом вырвало, а у Авдотьи разом ослабели ноги – что-то теперь будет?..
– Батюшка.
Необычайно красивый мальчик, очень рослый для своих лет, почтительно поклонился великому государю Иоанну Васильевичу, выглядевшему так, словно он и не спал вовсе этой ночью. Едва заметные мешки под глазами, отчетливый запах вина, немного осунувшееся лицо с четко обрисовавшимися морщинами…
– Владыко.
Московский и всея Руси митрополит выглядел получше, но тоже утренней свежестью не блистал.
– Утро доброе, отрок. Садись-ка рядом, вопросить тебя хочу.
Подождав, пока первенец царя усядется на указанное ему место, Макарий ласково и словно бы о чем-то несущественном поинтересовался:
– Помнишь ли ты Символ веры? Зачти мне начальные строки.
– Верую в единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым. И во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго, иже от Отца рожденного прежде всех век…
– Какой ты молодец. Омой руки свои и чело вон в той чаше.
Заметно удивившись, царевич все же послушно дошел до небольшой серебряной купели и немного в ней поплескался, утершись расшитым большими крестами рушником, после чего опять же вернулся на свое место.
– Хм!..
Не дав митрополиту договорить, великий князь, всего за пару минут резко добравший жизнерадостности, мягко спросил:
– Митя, а что это за рисунки непонятные? Баловство какое или иное что?
В руке государя прошелестел все тот же злополучный лист бумаги.
– Эту схему я сам начертал, батюшка, для леготы в учебе.
– Схему? Слово-то какое, дивное. Никак греческое?
Митрополит и царь коротко переглянулись.
– Да, батюшка. Бумага же сия суть роспись Посольского приказа, с указанием чинов и обязанностей всех тех людишек, кто в нем служит. Вот на самом верху думный дьяк Иван Висковатов. Рядышком, но чуть ниже, его товарищ. Под ними семнадцать подьячих, у каждого по три писца, здесь отдельно указаны толмачи…
Всего за четверть часа девятилетний мальчик рассказал об одном из важнейших приказов царства Московского столько, сколько и сам государь не знал. Кто в приказной избе с кем враждует или дружит, кто в службе усерден, а у кого должного прилежания никогда и не было (зато гонору всегда с избытком), в чем силен каждый из подьячих Посольского приказа и в чем он слаб.
– Довольно, сыно, довольно! Толково придумал, хвалю. И много у тебя этих?.. – Иоанн Васильевич как бы приценился к новому словечку, и с сомнением его произнес: – Схем?
– Почти для всех приказов есть, батюшка, кроме Земского, Разбойного и Бронного.
– Изрядно, весьма изрядно.
Пользуясь образовавшейся паузой, расспросную эстафету перехватил митрополит Макарий:
– А чем это записано? Вроде и кириллица, но не устав, не полуустав, даже на скоропись не походит. Буквицы вроде бы и схожие, да пишутся странно, несколько незнакомых…
– Я свою скоропись измыслил, владыко, – чтобы успевать записывать все наставления учителей. И цифирь арабскую тоже свою. Правда, все одно сокращать слова приходится, вот как здесь, например.
– М-да?..
– Довольно. Митя, расскажи, что там у тебя приключилось с духовником?
Царевич отвернулся от своей схемы, на примере которой показывал основные правила русского языка двадцать первого века, и положил руки на колени.
– Я вчера задержался у сестры, поэтому немного припоздал на урок божественного с отцом Агапием. Когда зашел в покои, увидел, как он копается в моей опочивальне.
Услышав последнее, церковный иерарх досадливо поморщился, а светский властитель задумчиво нахмурился, тут же непроизвольно положив пальцы на виски.
– Он меня вопросил о найденном, я ответил. Потом сам его спросил, по чьему дозволу он переворошил все мои вещи. Он же в ответ стал лаяться на меня всяко и обвинил в волховстве.
Увидев, как отец опять нахмурился и прикрыл глаза, Дмитрий легко поднялся, обошел столец, на котором сидел батюшка, и охватил его виски своими
