– Раскаяние его истинно. Господь наш милостив и всеблаг, и если сей муж призреет и вырастит должное количество сирот, душа его будет прощена. Или освободит столько же полонянников. Или каким иным способом спасет от смерти трижды по осьмнадцать православных душ…
С каждым словом десятилетний отрок говорил все тише и тише, уже откровенно всматриваясь в темноту, а потом и вовсе пошел туда мелкими шажками. Прихвативший было его за плечо отец едва удержался от того, чтобы не перекреститься: очень уж явно на бледном лице сына выделялись яркие глаза. Слишком яркие!..
– Сынок?
– Отец, там кто-то есть.
Сразу несколько катов услужливо осветили один из закутков своего рабочего места, проявив забитого в колодки плюгавенького мужичка самой что ни на есть рядовой внешности. Выдающийся вперед и не раз ломанный нос, большие залысины на голове, многочисленные ссадины и очень грустные глаза… Особенно левый – правый сильно заплыл и почти не открывался. Все тот же дьяк вновь проявил себя с самой лучшей стороны, выдав всем присутствующим краткую справку:
– Из ватажки, что творила гнусную татьбу на ярославской дороге. Трое показали на него как на одного из ближних воровского атамана, сам же от того отнекивается. Атаман живым не дался, да и тати до последнего отбивалися – дюжину только и смогли скрутить.
Протянув руку, наследник подхватил деревяшку, кою обычно совали меж зубов пытуемого (чтобы он не откусил себе от боли язык), и ткнул ею под чужой подбородок, заставляя узника вскинуть водянистые глаза:
– Крещен ли ты? Жить хочешь? Выйти на волю?
Не дожидаясь хоть какого-нибудь ответа на свои вопросы, наследник продолжил вопрошать:
– Убивал ли ты?
– Двоих только, и то заставили! Кашеварил я да по хозяйству бегал!..
– Ложь. Говори – скольких убил?
Видя, что ему не торопятся отвечать, царевич рывком стянул одну из своих перчаток, дотронувшись голой рукой до виска разбойника:
– У-уоыа-а-а!..
Чуть отдернув голову от зловония из распахнутого в крике невероятно жгучей боли рта, отрок повторил:
– Говори.
– А-уоа!!!
– Говори!
Шумно всхлипнув, «кашевар» сломался:
– Пятерых.
Отдернув руку, наследник задумался, совсем не замечая, как внимательно на него смотрит отец, его невеликая свита и приказные служивые.
– Ты говоришь правду. Но не всю. Ты… и есть настоящий атаман? Не опускать глаз! Да, это так. Скольких же ты ПРИКАЗАЛ убить, что даже душа твоя смердит их ужасом и болью?
И вновь не дожидаясь ответа, старший сын царя чуть вытянул вперед руку, медленно сжав ее в кулак, после чего даже привычных катов слегка оглушило долгим ревом, исторгнутым из груди плюгавого душегубца. Разжав пальцы и дав ему немного отдышаться, Дмитрий опять ткнул деревяшкой в подбородок. Позабыв об отце и других свидетелях, чувствуя полное единение с источником, наполняющим его тяжким ритмом своих пульсаций, едва разжимая стянутые ненавистью губы, он повторил свой вопрос:
– Сколько?..
Вновь начали медленно сжиматься детские пальцы.
– Скажу!!! Все скажу.
Откашлявшись и пару раз глубоко вздохнув, сбросивший маску «простого кашевара» воровской главарь мерзко ухмыльнулся, блестя разом оживившимся глазом.
– Мно-ого! Болото не привередничало, всех принимало. Мужиков лапотных, купчин толстобрюхих, баб да девок. Ох и сладкие они были! Да и ты ничего, смазливый. Я бы и тебя напоследок-то, хе-хе, употреби-хкх!..
Все ожидали крика, но его не было. Побелевшие от невероятной муки глаза, мелкая дрожь по всему телу, едва слышный хрип – и поверх всего этого тихие слова десятилетнего мальчика:
– Пока я рядом, тебе не ускользнуть даже в смерть. Говори, скольких убили по твоему приказу?
– А-ахх! Две сотни… и еще семь десятков… может, кого и запамятовал.
– Женщины?
– Да.
– Дети?
