увеличиваться. Нет уж, в Теремном дворце как-то оно спокойнее будет, да и важные разговоры там вести заметно сподручнее.
– Расступись! А ну, дорогу!..
Увеличилась не только толпа зевак, но и стража, так что до государевых покоев отец и сын добрались без малейших помех и задержки. Рыкнув стоящим у дверей рындам, чтобы никого не допускали (кроме отца Макария, разумеется), царь развернулся, отошел от двери и опять превратился в любящего родителя.
– Так что с тобой случилось, сыно?
– Я теперь знаю, как скинуть проклятия со всей семьи!
– Тшш!.. О таком тихо надо говорить, сынок.
Прижавшись боком к отцу, его наследник послушно убавил голос:
– С себя и Ваньки уже снял, с Дуньки и Федьки тоже сниму. И с тебя, батюшка, – только не сразу. Сказано было мне, что, если исполню все зароки свои, род наш будет править еще тысячу лет, а государство прирастет многими землями.
Сжав кулаки так, что пальцы побелели от глубоко впившихся в кожу перстней, московский государь очень тихо поинтересовался:
– И сколько еще православных душ надобно для этого спасти?
– Сто тысяч, батюшка.
Иоанну Васильевичу поначалу показалось, что он ослышался. Затем – что он чего-то там недопонял.
– Сколько?!
– Сто тыщ. А кроме того…
Мальчик еще больше приглушил голос и что-то жарко зашептал в отцовское ухо – уж так-то точно никто не подслушает.
– Дело лекарское? Так. Ага. Это верно, иной в самой лютой сече выживет, а вот потом, от ран да иной нужи… Постой-постой. В каждом городе по лечебной избе? Да на то никакой казны не хватит!..
Долгие мгновения тихого шепота, и великий государь сам отстранил от себя первенца, недоверчиво всматриваясь в его усталое лицо:
– Не путаешь? Серебро и россыпное золото? В ханстве Сибирском да за Каменным Поясом?[116] Хм!.. И много ли того добра?
Видя, как усердно кивает сын, царь не на шутку озадачился. От таких новостей голова не то что кругом шла – вообще отказывалась думать.
– И доброе железо. И каменья самоцветные. А еще мрамор, соль и медь.
С силой потерев лицо и не заметив, как одно кольцо оставило на щеке царапину, Иоанн Васильевич подвел итог:
– Буду думать.
Тряхнул головой, прогоняя лишние (пока) мысли, и для собственного успокоения поинтересовался:
– Так ты из-за этого? Ну, в храме пять ден?..
Видя, как с губ сына разом пропала улыбка, хозяин покоев (да и дворца с государством тоже) насторожился.
– Что? Я не расслышал, Митя.
– Это была плата, отец. Узнав столь многое, я обрадовался. Чуть темного с Федьки скинул – так он сразу ожил, играть стал. А потом я возгордился, пожелав узнать, как мне быстрее все мои зароки исполнить.
В покои, едва слышно скрипнув дверью, ступил митрополит Макарий, приотставший, дабы распорядиться о судьбе живительной воды. Дело новое и необычное, за таким лучше самому доглядеть, потому как даже стража и та примеривалась отхлебнуть глоток-другой.
– Батюшка?
Ласково прижав к себе сына, царь быстро ему что-то шепнул, пытливо заглянув в глаза.
– Ты продолжай, Мить, от архипастыря у нас тайн нету.
Двое мужчин, зрелый и пожилой, с одинаковым вниманием уставились на десятилетнего отрока, а тот, прикрыв веки, стал говорить страшные вещи:
– В год семь тысяч семьдесят девятый от Сотворения мира, в мае месяце, придет на Русь в силах тяжких хан крымский Девлет-Гирей. Предатели укажут ему дорогу, войско же русское по уговору с ханом отвлечет своими отрядами Жигимонт Август – и предадут огню нечестивые басурмане посады московские и Земляной да Китай-город, разорят все окрест, захватив полон доселе невиданный – многие тысячи христиан. Но не меньше их сгинет и в великом пожарище.
Открыв почерневшие глаза и поймав отцовский взор, Митя очень четко произнес:
– Восемьдесят тысяч православных душ.
Увидев явное понимание столь отчетливого намека, он опять сомкнул веки, откинув голову немного назад.
– За два года до того, в месяце сентябре, подойдет к стенам Астрахани войско магометанское. Двадцать тысяч воинов султана османского и втрое от того числа нукеров хана крымского.
